– Ну это как получится, – мягко улыбнулась Оксана. – Да, отцом ты будешь замечательным. Вот только женщины любить тебя никогда не будут, Жалеть будут, уважать. Чувство благодарности испытывать. Огромное чувство благодарности, но не любовь. Ты потому ищи сразу ту, которая благодарной быть сможет. Всю жизнь.

– А ты не сможешь? – сглотнул комок в горле Хоменко.

– Наверное, нет, Роман! Я слишком гордая для этого. Благодарить не умею.

Как еще прощения у тебя попросила, сама не знаю!

– А хочешь, я твоего ребенка усыновлю? – выпалил вдруг Хоменко. – Вместе растить его будем. Я на вторую работу устроюсь, денег на лекарства побольше станет. Вылечим его.

– Эх, Рома, Рома! Ты все о своем. Не нужно мне от тебя ничего. Не приму я помощи твоей. Слишком ты честный. Да и не чужой ты мне теперь стал. Только ты серьезно эти мои слова не воспринимай. Ничего они для тебя не изменят… В общем, не могу я тебе жизнь калечить. Давай открывай свою клетку, что-то устала я от всего.

Роман послушно впустил Оксану в камеру. Благо что там сейчас народу было мало – всего две женщины. Ксюша села на нары, поджала ноги к груди и полностью погрузилась в себя.

«Что же это я наделала? – подумала она с болью. – Я ведь люблю его! Ларин мой! А ведь как замахнулся на меня. Хотел ударить. Я бы на его месте меня убила бы. Но теперь уже все! Кончено! Он сам все разрушил… Нет, я… Сама все разрушила… Собственными руками…»

Глаза ее сами собой закрывались от усталости и жуткого перенапряжения.

«Неужели мы могли бы быть с ним вместе? Могли быть счастливы?.. Нет, ничего бы не сложилось… Никогда бы не принял он моего ребенка. Вот Хоменко принял бы, а этот нет. Ромка мой бедненький, смешной какой. Хотел Саньку усыновить…»

Она вспомнила, как тяжело ей дался ребенок. Как трудно она его носила, потом рожала. Постоянные нервы, ожидание, что Олег найдет ее, узнает, что сын у них. А он ведь даже не захотел ее признать по телефону, когда она приехала в Москву… Нет, хватит! И так достаточно она уже дров наломала за свою короткую девятнадцатилетнюю жизнь. Теперь только выпутаться из этого дерьма с железнодорожными билетами. А Ларину ведь ничем серьезным это не грозит. Он из воды сухим выйдет… Любимый мой, Виктор. И с Еленой Леонидовной все будет в порядке. С Тимошевским они договорятся. Так что нечего ей переживать.

Глаза Оксаны слипались, она уже почти погрузилась в сон. И в полудреме увидела улыбающегося трехлетнего мальчика с белокурыми вьющимися волосиками. И с лучистыми, голубыми глазками. Он обнимал ее за шею – беззащитно и нежно. Она чувствовала аромат его молочного тельца, необыкновенную нежность детской кожи.

«Сашенька, ручки крошечные! Как я скучаю по тебе, мальчик мой! Только ты моя радость в жизни! Мое сокровище! И никто больше нам не нужен. Все сделаю для тебя, мой маленький. Вылечу тебя, найду для этого любые деньги, чего бы мне это ни стоило!»

На плите кипел чей-то чайник. Недолго думая, сибиряк воспользовался чужим кипятком для заварки и через две минуты уже входил в комнату Валентины. Та переодевалась за ширмой.

– Ты волшебник? Так быстро.

– Там вскипело, – простодушно сознался он.

– Что? – поднялась над верхним срезом ширмы голова Валентины. – Ты взял чужой кипяток?! – И уже тише:

– Чужой кипяток? – Совсем тихо:

– Чужой…

– А что случилось-то? – Фаломеев забыл и про ширму, и про то, что она переодевается, а может, помнил, но хитрил.

Одним словом, зашел.

За ширму.

В воздухе повисла пауза. Сначала она прижала к груди какое-то белье – Фаломеев не рассмотрел, что именно, – потом руки ее медленно опустились и она осталась так. Нагишом.

В эти секунды все решает жест, движение, блеск глаз, который никому еще не удавалось скрывать. Фаломеев понял ситуацию по-своему. Надо сказать, понял правильно. Он просто подошел и обнял ее. Начал целовать. Вдруг ощутил слабое сопротивление. Между тем был готов при первых же признаках неудовольствия свернуть атаку и извиниться.

– Ты долил? – спросила она.

– Что? – не понял он.

– В чайник долил?

На кухне громыхнули крышкой, и они в комнате услышали неразборчивый гундеж.

– Не долил, – констатировала она.

– А надо было?

– Безусловно. Теперь меня будут звать воровкой кипятка.

Последнюю фразу она произнесла в момент перемещения на диван. Фаломеев поднял ее на руки, и тело женщины показалось необыкновенно легким. Такого с ним еще не бывало. Когда нес свою бывшую от здания конторы, где совершался священный акт бракосочетания, до балка, пришлось изрядно попотеть. Сапоги застревали в густой грязи, и один, помнится, так в ней и оставил. Затем было много водки, привезенной с Большой земли, пива и консервов. Ничего свадьба была. Потом белоснежное тело, не ведающее загара – где в Нягани загоришь, – и стоны. Фаломеев мысленно сравнивал прошлое с настоящим, и оно, настоящее, явно выигрывало. Мужики всегда сравнивают. Не верьте, что в этот момент, охваченные любовным экстазом, они ни о чем не думают. Сексологи даже различают секс по типам. Многие, например, фантазируют и этим добиваются наивысшего наслаждения.

Другие представляют себе физиологию. Третьи видят совершенно другую женщину. Но никто и никогда не признается партнеру, что происходит с ним на самом деле.

Женщины не хуже и не лучше. Виолетта сравнивала. Сравнения шли не постоянным потоком, а как бы выплывали из памяти.

И плечи у него мощные какие. И пахнет особенно. И родинка трогательная на спине у основания шеи. Она погладила родинку, и он застонал. Ага, это, оказывается, самое чувствительное место. Сделав маленькое открытие, внутренне успокоилась и напрочь выкинула из головы своего прежнего. Нынешний занял все ее существо. Валентина отдалась своим внутренним ощущениям с легкостью и готовностью, как долго ожидавшая счастья женщина.

Боже мой, если бы она только знала, если бы знала, билось в мозгах у Алексея. Невероятно, но в этот момент напрочь вылетели из головы все книжные премудрости. Он не знал, что должна была знать про него и его чувства она.

Может быть, то, что сейчас, сомкнув глаза, он видел проносящиеся в своем воображении картины. Как ОНА вошла. Как ОНА шла. Как блестели ЕЕ глаза. Как шевелились губы. Всю ЕЕ. Видел и знал – это бесповоротно.

А она?..

Боже, благослови меня. Я падаю перед тобой на колени, сделай меня такой, какой я должна быть. Благослови меня на этот день, на этот час, на эту минуту и, может… на этот путь. Благослови меня на этот год, даже если он будет для меня последним.

Если больному после операции на глазах не сделали повязку, а сразу же вывели под ослепительный свет, последствия могут быть очень печальными и необратимыми. Примерно то же самое произошло с Алексеем и Валентиной – свет ярчайший. Но, в отличие от больных, они были здоровы. Правда, в душе каждый нес свой крест и свою обиду, жизнь обоих не блистала безоблачным небом, а ворох обязательств по отношению к близким еще требовал трудоемкого и неприятного разбирательства.