Но сейчас я не видел смысла врать самому себе. Да, я привык к власти, к тому, что мне не нужно считать копейки от стипендии до стипендии, что в моём распоряжении целая империя, что красивые девушки готовы по одному мановению пальца прыгать в мою кровать… И кто бы в здравом уме отказался от такой жизни? Кем я был раньше — простым студентом со смутными жизненными перспективами? И вот кем я стал. Готов ли я отказаться от всего этого? Нет, я буду до последнего цепляться за своё положение! А Громов — это угроза не только мне, он легко может поломать судьбу моих детей! Что станется с ними, если станет известно, что они — не Романовы?

Поняв, что молчание затянулось, я взглянул на Долгорукого.

— Для начала — проследите, чтобы во всех летописях, во всех официальных документах было указано, что объединенную армию Европы обратила в бегство императорская армия…

— Ваше Величество, но вам же известно, что вся заслуга нашей армии в том, что они лишь преследовали бросившихся в бегство…

— Это неважно! В конце концов, Громов — по-прежнему подданный Российской империи! А это значит, те силы, что он собрал — тоже часть императорской армии!

Я злорадно смотрел на министра, а видел перед собой лицо проклятого канцлера. Историю пишут победители?! Как бы не так, её пишут под диктовку сильных мира сего в угоду их воле. И значит, будет так, как решу я, пока я ещё император!

— И поскольку наш герой чувствует себя удовлетворительно, предлагаю назначить дату официального приёма всех отличившихся в том сражении. Велите подготовить приказы о награждении всех офицеров… Придумайте сами, какой орден им вручить в данных обстоятельствах. Быть может, стоит учредить новый? Что касается солдат — выдать денежную сумму и памятные медали…

Сергей Иванович пристально смотрел на меня, словно пытаясь прочитать мои мысли, затем осторожно спросил:

— Так а что будем делать с награждением самого Громова?

Я с деланным изумлением поднял бровь:

— А какие вы видите варианты? Я считаю, что его нужно наградить наравне с остальными офицерами. Земель у него достаточно, средств тоже, титул есть… Да и не за награды же он сражался, в самом деле! Он защищал отчизну, он выполнял свой долг. И если мы решим платить ему за это, то скорее унизим… Такие подвиги свершаются бескорыстно, не так ли?

Затем я вкрадчиво продолжил:

— Несомненно, мы устно выразим ему свою безмерную благодарность… Надеюсь, что участие в этом приёме не ухудшит его здоровье, которое ещё очень слабо. Было бы безмерно грустно, если бы все эти чествования и чрезмерные волнения подорвали его ослабленное травмами здоровье, вы не находите? Ведь он мог бы вернуться к государственной службе, вновь занять должность канцлера…

Я заметил, как тень набежала на лицо министра и удовлетворённо кивнул. Да, я последний мерзавец, но я, в конце концов, защищаю свою семью! И волен использовать ради этого любые средства. Вряд ли Долгорукого устроит такая перспектива — вновь стать всего лишь третьим лицом в государстве, уступить власть старому недругу, которого приходилось столько лет терпеть. И если я правильно всё рассчитал, то он найдёт возможность обезопасить себя, а значит, сам того не подозревая, укрепит моё положение на престоле.

Глава 40

Потянулись тягостные дни. Я принял решение, а дальше уже принялись за работу, засучив рукава, различные ведомства. Военные штабы спешно готовили списки тех, кого необходимо было представить к награде; канцелярские писцы ловкими пальцами, усеянными чернильными пятнами, выводили замысловатые завитушки на богатой, лощеной бумаге, украшенной изображением двуглавого орла, оформляя эксклюзивные пригласительные билеты на Императорский приём; работники Монетного Двора день и ночь трудились над изготовлением сотен памятных медалей, которые, по моему замыслу, должны были быть не только почётным наградным знаком, но и ещё приносить пользу владельцу. Каждый заветный кругляшок лучшие придворные маги превращали в довольно сильные защитные артефакты. В этом была своя извращённая логика — особый подарок от императора, не сумевшего уберечь подданных от тяжкого испытания…

На самом деле, сражением при Бобруйске война, естественно, не закончилась. Но оно стало отправной точкой нашей победы. Дух противника был сломлен, и оправиться от этого Союз Европейских Государств, образованный чуть ли не накануне коварного нападения, уже не смог. Мы взяли не количеством нашей армии, а качеством. Увидев, на что способен всего лишь один человек, один русский воин, наши враги ужаснулись. Их отступление по всем фронтам по факту было банальным бегством. Но убежать от русского солдата, обозленного годами вялотекущих конфликтов, взаимных подозрений, оскорблений, коротких стычек, было попросту невозможно. Масла в огонь добавило и стремление императорской армии реабилитироваться за вынужденное опоздание. Истинного его виновника они не то, что наказать, даже озвучить его имя вслух не могли, и от того с удвоенной яростью бросались в бой против разрозненных сил противника, неумолимо преследуя его по пятам, заходя всё дальше и дальше на чужую территорию, безжалостно уничтожая всё на своём пути.

В приёмной Министерства Иностранных дел было тесно от различных делегаций, сначала послы недружественных нам стран пытались качать права, кричали о недопустимости подобной жестокости, намекали на скорое возмездие… Но чем дальше продвигались наши силы, тем сильнее менялся тон их заявлений. Подсчитывая убытки, зарубежные финансисты в ужасе хватались за голову: там, где они рассчитывали на огромную прибыль, обнаружились такие потери, от которых придётся оправляться годами. Что бы мы не говорили о возвышенных причинах войн, непреложной истиной остаётся одно — миром правит капитал. И вскоре под давлением обстоятельств, а точнее, тех, кто вложил огромные средства в эту компанию и потерял всё, Европейский союз вынужден был признать полное поражение. Началась другая война — дипломатическая. Проигравшие озвучивали условия капитуляции, победители отметали их и выдвигали свои. Здесь я устранился, полностью положившись на специалистов, возглавляемых князем Долгоруким. Один раз я уже взял на себя ответственность, поступил вопреки здравому смыслу — и до сих пор не мог нормально спать по ночам, изнывая от горького разочарования и осознания собственной глупости. Второй раз подобной ошибки я не допущу. Не добавляло мне спокойствия и то, что происходило в моей стране, практически у самых дворцовых стен.

Несмотря на все мои усилия нивелировать значение участия Громова в защите Бобруйска, а если уж быть честным, то в одержании победы вообще, слухи о его невероятном противостоянии огромным силам противника росли и ширились. Уже, затаив дыхание, шептались о том, что в одиночку он простоял не три