– незнакомые ему животные, по паре каждого вида, и рядом с ними корабль, внутрь которого их следовало поместить; места, где они должны были стоять, были отмечены на палубе контурами их следов. Это была одновременно игрушка и пазл: оказавшись на корабле, животные примыкали друг к другу так тесно, что их разделяло не больше толщины волоса. Если один оказывался не на месте, то всех приходилось вытаскивать обратно, чтобы начать сначала, но, как ни странно, удовольствие от этого не становилось меньше: гладкие фигурки так приятно лежали в руке, были такими прохладными и изящными, настолько тонко и совершенно сработанными, что он был бы готов повторять это снова и снова, если бы другие чудеса, не менее изумительные, не притягивали к себе его внимание. Здесь была заводная машинка, переносившая шарики на верхушку наклонной поверхности, по которой они затем катились вниз – лишь для того, чтобы механизм вновь поднял их, через серию последовательных перемещений, обратно на горку, причем их траектории можно было изменять, дергая и поворачивая крошечные рычажки; в одном месте можно было подбирать более крупные шарики, в другом – более мелкие, и каждый из них следовало разместить рядом с шариками того же размера или цвета в специальных отделениях, из которых их можно было потом брать для нового путешествия. Переливаясь всеми цветами радуги, они катались кругами по разнообразным маршрутам; и это захватило его настолько, что Натан не понимал, как он мог обращать внимание на что-либо другое. Однако затем он обнаружил мушкет, из которого можно было стрелять по мишени бумажными пульками, и лук, сделанный из кости, стрелявший заостренными перьями, и крошечную театральную сцену, на которой можно было размещать фигурки актеров…

Натан моргнул. Он набрал полную грудь воздуха, словно пытаясь привести себя в чувство, взял в ладонь висевший на груди медальон, ощутил его тепло.

А ведь в комнате была и другая дверь… Она была закрыта на засов, к которому не требовался ключ.

Натан отодвинул засов и толкнул дверь. Петли были хорошо смазаны, и она отворилась беззвучно. По ту сторону была трава и огромное голубое небо – цвета были первым, что увидел Натан: зелень и безупречную голубизну.

Он переступил порог – и под подошвами его шлепанцев оказалась густая трава; стебли торчали с боков, мокрые от росы. Натан снял шлепанцы и оставил их у двери, чувствуя, как прохлада забирается между пальцами ног. Небо окружало его – лишь когда он повернулся обратно, простор оказался нарушен стенами башни за его спиной, решетками окон. Однако впереди небо было повсюду.

Что это, сон? Почему-то это казалось сном.

Но даже если это был сон, Натан прошел немного вперед, и сон не закончился.

Некоторые сны становятся беспокойными в тот момент, когда ты осознаешь, что спишь. Однако трава и небо никуда не девались, и их окаймляла стена, зубчатая, словно укрепления замка. Она находилась шагах в пятидесяти от двери – прочная, по меньшей мере в фут толщиной, сделанная из крепкого камня, шероховатого на ощупь.

По ту сторону стены, далеко внизу, располагался город – к нему спускались завитки Стеклянной дороги, пронизывая его, словно спираль раковины улитки, вплоть до самой Морской стены. Медальон на шее слегка закачался, вычерчивая точно такую же спираль.

Море накидывалось на Морскую стену, боролось с ней, стремилось сделать все плоским, привести мир к его изначальному состоянию, плоскому и нетронутому человеком, однако отсюда, сверху, кипение валов казалось не более чем детскими капризами: так много гнева и усилий, и все впустую! Натан находился настолько выше всего этого, что не слышал даже грохота волн – его уносило незаметным ветерком.

Далеко внизу находились трущобы, Торговый конец. Далеко внизу были Поставщик и Гэм, мать, Присси, Сириус с Анаксимандром. Далеко внизу была мертвожизнь и Живая Грязь. Призраки… Но он был так высоко над ними!

В оставленной им комнате имелся телескоп – Натан нашел его в ящике с картами, рядом с коробкой спичек, которые, будучи зажжены, горели разноцветными огнями, и воздушным змеем величиной с ладонь. Он мог бы взять этот телескоп, если б пожелал, и навести на клетку с алифоньерами в Зоологическом парке. Он мог бы увидеть в него все, что угодно. Однако…

Медальон в его ладони был теплым и успокаивающим.

Когда Натан повернул обратно, перед ним вновь оказалась башня, похожая на угловую башенку замка из старинной истории, с крутой островерхой крышей, окруженная со всех сторон травой и примыкающая к стене, так что вся конструкция составляла восьмиугольный садик.

Однако здесь была не только трава – также имелись и деревья. Фруктовые с низко нависшими ветвями, усыпанные вишнями, яблоками и грушами, которые можно было есть, и высокие дубы, на которые можно было взбираться; с одной ветки свисала веревка с привязанным на конце суком, куда можно было сесть и где можно было раскачиваться, вместо травы под этим местом была вытоптанная площадка, высохшая на солнце и пыльная. Рядом с небольшим прудиком стояла плакучая ива, дававшая тень. В прудике плавали толстые карпы – белые, черные, в золотую и серебряную крапинку. Когда Натан подошел, карпы высунулись из воды, беззвучно шевеля ртами, словно хотели ему что-то сказать. Они плыли за ним, разглядывая его, пока могли, потом снова ныряли, но лишь для того, чтобы опять показаться над поверхностью, вдоволь насытившись водой.

С одной стороны сада был вкопан деревянный столб с зарубками от бесчисленных ударов мечей и секир; возле него располагалась мишень для стрельбы с торчавшими из нее стрелами, на которую был повешен лук – как раз по его руке.

Еще здесь был фонтан и рядом с ним – скамейка. Натан набрал пригоршню вишен, помыл их в фонтане, сел и принялся есть, выплевывая косточки по длинной ленивой дуге, так что они падали в густую траву и исчезали в ней.

Почему бы не попробовать надеть доспехи?

Почему бы не взять секиру и не поиграть? Не порубить ею столб?

Он сел и принялся возить во рту вишневую косточку, прижав ее языком к задней стенке зубов. Она слегка постукивала о зубы – это не столько было слышно ушами, сколько ощущалось костью челюсти. Какое-то время Натан занимался этим, не двигаясь с места и держа руку на груди.

В конце концов он выплюнул последнюю косточку, подбежал к двери и вернулся, неся доспехи. Он разложил их на траве перед собой, вытащил стойку и разобрал доспехи на части, так что каждая лежала отдельно – шлем, горжет, оплечье, нагрудник и далее, вплоть до поножей