class="p1">Натан поглядел вниз. Вот он, медальон. Ему было сказано до него дотронуться – и он дотронулся.

Если Натан и хотел сделать что-либо запрещенное с этим ножом, теперь желание пропало. В том месте, где медальон соприкасался с кончиками его пальцев, все подобные чувства немели – и это онемение стремительно распространялось до тех пор, пока не заполнило собой все.

– Ешьте! – пригласил Беллоуз. – Господин сказал, что вам предстоит учиться, а мальчики не могут учиться на пустой желудок. Болезненные ощущения, создаваемые голодом, затрудняют способность к сосредоточению, мешают видеть вещи правильно. Вы согласны со мной, мастер Натан?

Беллоуз взял собственный нож, и его руки замелькали с такой быстротой, что Натан не мог за ними уследить. Он резал, кромсал и рассекал, пока его тарелка не наполнилась кусочками пищи.

– А видеть правильно совершенно необходимо: нужно понимать все так, как оно есть, чтобы действовать в мире надлежащим образом. – Беллоуз взял вилку и воткнул ее в клинышек желтого сыра. – Вы понимаете, о чем я говорю?

Натан вздохнул полной грудью – глубоко, легко, свободно – и откинулся на спинку стула, так что медальон снова оказался на своем месте, напротив сердца. Он отложил нож для мяса, взял нож для масла и обратил взгляд к разложенной перед собой трапезе.

– Вот и превосходно! – сказал Беллоуз, и оба принялись за еду.

XLIX

После завтрака Беллоуз, выполняя свое обещание, провел Натана в детскую.

Как и столовая, она выходила в тот же коридор, что и его спальня, однако в этом конце проход становился заметно у´же, а потолок ниже. Сперва Натан решил, что это просто эффект освещения, ведь здесь не было окон, в то время как в столовой их было множество, так что они заполняли всю комнату дневным светом. В темноте все кажется более тесным, более неуютным, более угрожающим, а светильники, пытавшиеся восполнить промах архитектора, сэкономившего на оконном стекле, мигали слабым желтым светом и не давали достаточной яркости. Однако затем он увидел, что Беллоуз идет, согнувшись крючком и опустив нос к самому полу, вместо того чтобы, как обычно, гордо нести его перед собой. Вскорости кончик его носа уже почти касался носков туфель, которыми он шаркал по узкой ковровой дорожке, поскольку попытка идти, поднимая колени, привела бы его к удару по лицу.

– Видите, мастер Натан: если вы когда-либо сомневались в предусмотрительности Господина, сейчас ваши сомнения должны рассеяться! Насколько идеально Он обеспечил ваше удобство – даже в обустройстве этого коридора, приспособленного к росту ребенка! Я, человек взрослый, не могу проникнуть дальше, не опустившись на четвереньки, что было бы ниже моего достоинства. А посему вот вам ключ от двери, которая находится в конце. Не смущайтесь, если вам покажется, будто замок заело: нужно просто немного поворочать ключом и потянуть дверную ручку вверх. Комендант никак не может починить этот замок по причине своего роста и больных суставов.

Беллоуз вручил ему черный металлический ключ. Он был массивным с виду и весил соответствующе; казалось, таким ключом должны открываться ворота на кладбище или в какой-нибудь музей. Натан взял его.

– Дверь дальше по коридору. Беллоуз останется тут в одиночестве.

Натан двинулся дальше. Через несколько шагов он оглянулся: в этом тесном пространстве Беллоуз напоминал краба, скорчившегося на дне корзины.

Когда волосы начали касаться потолка, Натан наконец подошел к двери, которая оказалась не менее грандиозной, чем ключ, – темная деревянная панель, окованная проклепанными полосами черного металла.

Дверь не открывалась.

– Пошевелите ключом! – донесся голос Беллоуза из гулкой глубины коридора. – И одновременно приподнимите дверь за ручку!

Когда дверь открылась, за ней был сплошной свет.

Глазам Натана потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть. Когда это наконец произошло, он увидел перед собой комнату в форме восьмиугольника. Только в двух стенах не было окон: вместо них были двери. Та, в которую он вошел, и другая, напротив. Окна были высокими, просторными и сделанными из цветного стекла, через которое лился яркий свет. Каждое представляло собой картинку на какой-либо сказочный сюжет (это было очевидно), и в каждом сюжете присутствовал маленький мальчик. Тут он сражался с драконом, там держал в руке драгоценный камень, и все это сияло и отсверкивало во всех направлениях.

Комната была полна различных предметов. Разумеется, здесь были мебель и книжные полки, но также имелись стеллажи и шкафчики, заваленные всякой всячиной – манекенами и коробками, миниатюрами и шкатулками, игрушками и настольными играми; все было сделано с исключительным изяществом.

Под его ногами был ковер с изображением того же мальчика, что и на окнах, – теперь он был одет как принц или, возможно, король, с золотой короной и в пурпурном облачении. На его груди висел медальон, точь-в-точь такой же, как у Натана.

В комнате пахло воском и уксусом, словно здесь только что отполировали все деревянные поверхности и помыли стекла.

– Я позову вас к вечерней трапезе! – крикнул ему Беллоуз из коридора.

Натан кивнул, и Беллоуз двинулся обратно. Натан прикрыл дверь.

Она закрылась со щелчком.

Все, на что только ни падал взгляд Натана, было для него новым и восхитительным – сделанная из войлока голова лошади с пуговичными глазами, водруженная на полосатую палку, с гривой из мягких каштановых волос опиралась на шкафчик, в котором за стеклом находились разнообразные жуки и бабочки, наколотые на булавки, каждая со своим ярлыком, тщательно выписанным каллиграфическим почерком; на шкафчике лежала расчерченная на квадраты доска и игральные фигурки, а рядом сияла серебряная карета с дверцами, которые открывались, и колесами, которые вращались с замечательно четким тихим стрекотом и могли ускоряться или замедляться, в зависимости от того, быстро или медленно ты их крутил; внутри кареты сидели крошечные фигурки мужчины и женщины, выполненные в мельчайших деталях, вплоть до пряжек на его туфлях и складок на ее нижней юбке. Когда Натан толкнул карету вдоль ковра, она покатилась по полированным направляющим, остановившись у ног рыцарского доспеха – детского размера, из потускневшей стали, с заляпанными грязью стопами и икрами и застрявшей в шпорах землей, вооруженного секирой с деревянной рукояткой, такой гладкой, что Натан не смог ощутить шероховатость, даже проведя по ней кончиком пальца. Кожаная стропа идеально обхватила его запястье, а лезвие оказалось таким острым, что, когда он рассек им воздух, послышался звук, как от рвущегося шелка. Позади забрала, в глубине доспеха, была темнота – в точности той же величины и формы, что и сам Натан, словно доспехи были сделаны специально для него.

На столике рядом с доспехом расположился фарфоровый зверинец