— Что значит — очистить? И кто это — посторонний? Сначала булками кормят, а потом — очистить? — возмутился Паша. — Мы журналисты! Столичные! Приехали создавать позитивный образ города Краснопырьевска.

— Мы вам очень благодарны. А теперь — покиньте помещение, — повторила секретарша. — Мальчики, помогите гостям найти обратную дорогу.

Мордоворот, стоявший по левую руку от Шуры, ухватил за плечи Живого. Мордоворот, стоявший по правую руку, крепко взял под локоть Петра Алексеевича. Не обращая внимания на возмущенные вопли столичного журналиста, гостей вывели к посту охраны.

— Чего зеваешь, морда? — обратилась к охраннику Шура. — Вот этих — не пускать, еще раз если полезут. Всё!

— Вы будете отвечать перед Страсбургом, Гаагой, Обамой и далай-ламой! — закричал Паша, когда их вытолкнули на улицу.

Но никто его не услышал.

Мимо снова пронесся отряд пожарных. На этот раз дядька Черномор бежал посередине.

Оставшись без Паши и его всезнающего прибора, Вера и Костя побрели по городу куда глаза глядят. Глаза Бабста не могли спокойно смотреть на храм Спаса-на-Понтах, и поэтому он сразу свернул с Соборной площади в ближайший переулок.

Тут обнаружилось любопытное для жителей мегаполисов свойство Краснопырьевска. Стоило отойти от центра всего на каких-нибудь двести метров, и город приобретал совершенно деревенский вид: вдоль улиц тянулись заросшие репейником глухие заборы, а за ними виднелись крыши одноэтажных домиков.

— Настоящая Азия! — ахала парижская княжна, обходя лужи.

Впрочем, Маша Голубкова на этот раз была полностью солидарна со своей героиней: за пределы Третьего московского транспортного кольца ей доводилось выбираться крайне редко.

Как и парадная европейская часть города, по которой они прогулялись утром, азиатская часть тоже сохраняла следы недавних военных действий. Заборы были опутаны сверху спиралями колючей проволоки, иногда попадались железные шипы, пики и зацементированное битое стекло. Почти на каждых воротах была нарисована собака. раззявив пасть в улыбке, она обращалась к прохожим с какой-нибудь остроумной репликой:

Я БЕГУ ОТ ДОМА ДО ВОРОТ ДВЕ СЕКУНДЫ!

А ТЫ?

За воротами нежданных гостей поджидали настоящие собаки, подтверждавшие серьезность намерений своих нарисованных коллег дружным лаем.

Княжна поеживалась от собачьего остроумия, и Костя решил ее успокоить.

— Ты, Вера, не бойся, — сказал он.

— Как же мне не бояться, если у меня нет специального собачьего электрошокера? — чуть не плача отвечала парижанка. — А если попадутся бродячие? А если бешеные? А вдруг в местной амбуланс не окажется нужной вакцины?

— Вера, у тебя есть я. Я тебя спасу!

— Ты умеешь правильно позиционировать себя по отношению к бродячей собаке?

— А чего тут уметь? Главное — не дразнить и в глаза ей не смотреть. Если облает, то не убегать, не кричать, но при этом не заискивать и не бояться. Собака — она же как человек. Ну, а если совсем обнаглеет — кулаком в нос, и все дела.

— Ты настоящий терминатор! — восхитилась княжна.

Костя гордо выпрямился.

Дальше идти стало гораздо веселее. Вера принялась убеждать своего спутника, что они должны первыми отыскать Вакхову траву, утерев нос и четырежды брату, и особенно этому наглецу Живому.

— Мы ведь с тобой серьезные ученые, да? — спрашивала она.

— А то! — отвечал разомлевший Бабст.

— А ради чего мы рецепт ищем?

— Ради науки, ясен пень.

— Вот! Мы хотим совершить открытие. А они зачем ищут?

— Ради денег.

— А разве это хорошо?

— Деньги — это зло, — соглашался Костя, глядя на нее влюбленными глазами.

При всем своем рационализме и прямодушии смотритель музея Менделеева в это утро не мог сдержать тайных, смутных, радостных и совершенно неразумных мыслей. Глядя на клетчатую рубашечку Веры, на ее голубенькие джинсы и в особенности на ее трогательную беззащитную русую косичку, Костя был готов не только порвать на части всех краснопырьевских собак, не только вырыть из земли рецепт волшебного эликсира, не только принести Вере на подносе Нобелевку по химии, но и, может быть... может быть... Но тут он остановился. «Ты, старик, не спеши, — говорил он себе. — Брак — дело серьезное».

Его мечтания были прерваны самым прозаическим образом:

— Костя, ну долго мы будем так ходить? — услышал он капризный голосок. — Давай уже спрашивать народ!

— Давай! — ответил очнувшийся Бабст.

— Вон человек идет.

Впереди маячил пожилой мужчина с авоськой, в которой что-то нежно позвякивало. Шел он сгорбившись, глубоко задумавшись и так неспешно, что, казалось, почти не двигался с места.

— Извините, пожалуйста! — обратилась к нему Вера.

Пенсионер вздрогнул и испуганно посмотрел на нее из-под кустистых бровей.

— Вы не подскажете, где тут городской архив?

— Чего? — переспросил тот, прикладывая руку к уху.

— Мы ищем архив! — громко пояснил Бабст. — Ну, где документы городские лежат!

— А, документы... А где им лежать? Где положено лежат. У гада в сейфе.

— У какого гада?

— У Мишки Лиходумова, у какого еще?

Отношение местного населения к власти стало еще понятнее, однако архив от этого не приблизился.

— А может быть, вы знаете, где тут библиотека?

Расслышав этот вопрос, старик вдруг распрямился, улыбнулся, и по его коричневому лицу побежали лучистые морщинки.

— Была! — сказал он, как будто что-то припоминая. — Ей-богу, была! А как же! Вот как сейчас вижу! В школе когда учился, ходил туда.

— И где она?

— А кто ж ее знает, где? Раньше она в центре, на Буденного была, возле бани. А потом при Кипяченом мэре выселили ее куда-то. И баню выселили. А библиотека хорошая была. Помню! А как же! Ходил туда в седьмом классе, Майн Рида читал... Эх!..

Старик махнул рукой, снова сгорбился и двинулся дальше, позвякивая своей авоськой.

— Н-да. В этом городе сложно получить информацию, — сжав губы, сказала княжна.

— Ничего, ничего, Веруня, не падай духом! — подбодрил ее Костя. — Сейчас все узнаем!

Они принялись спрашивать всех подряд. Ситуация стала постепенно проясняться. Оказалось, что еще в девяностые годы все не приносившие прибыли культурно-просветительские учреждения были выселены куда-то на самую окраину города, и с тех пор в них никто не бывал. Молодежь вообще не понимала слова «архив», а старики только разводили руками. Через час после начала импровизированного социологического опроса Вера совсем отчаялась, и даже радужное настроение Бабста стало сходить на нет.