На возвышение новой фигуры при российском дворе отреагировал ближайший союзник. В июне 1730 года император Священной Римской империи Карл VI прислал Бирону диплом рейхсграфа и свой портрет, украшенный бриллиантами, ценой в 20 тысяч талеров.

Сама Анна несколько замешкалась с подарками: новый обер-камергер стал российским графом лишь в августе 1730 года, а осыпанный бриллиантами портрет благодетельницы получил в апреле 1731-го. Но уже летом 1730 года новоиспечённый обер-камергер стал крупным землевладельцем — Анна пожаловала ему солидные по прибалтийским меркам владения — три «мызы» в Лифляндии общей площадью в 41 гак[8]. В ноябре 1730 года братья фаворита Карл и Густав были приняты на русскую военную службу. 1 октября сам Бирон был вторично пожалован орденом Андрея Первозванного и на сей раз уже не отказался.

Курляндские дворяне, ещё недавно не желавшие признавать Бирона, теперь внесли его род в «матрикулы»: в сентябре

1730 года камер-юнкер Корф привёз в Москву в позолоченном ящике грамоту о причислении фаворита и его фамилии к курляндскому рыцарству. Затем дворяне Лифляндии и Эстляндии также приняли его в свои ряды. Зная страсть Бирона к лошадям, саксонский курфюрст Август II подарил ему четырёх «верховых лошадей необычайной красоты», а в качестве польского короля наградил его польским орденом Белого орла.

Иностранные дипломаты и придворные внимательно следили за восхождением новой «сильной персоны». Императрица же публично выказывала фавориту знаки внимания не только пожалованиями, но и трогательной заботой о его здоровье. В январе 1731 года Анна Иоанновна, по сведениям Клавдия Рондо, «во время болезни графа кушала в его комнате». В июле она отправилась на обед к сыну канцлера М.Г. Головкину вместе с Бироном, сопровождавшим её карету верхом. Лошадь, внезапно испугавшаяся, сбросила фаворита. Он отделался лёгким ушибом, но императрица приняла «это событие к сердцу» и не поехала на бал, поскольку помятый и, надо полагать, испачкавшийся граф «не мог обедать с ней».

Бумаги Тайной канцелярии дают редкую возможность увидеть Анну и фаворита глазами служащих Монетной канцелярии. Секретарь Яков Алексеев, узнав, что «государыня любит Бирона» и даже с ним «блудитца», не то чтобы осудил, но удивился и поделился своим открытием с сослуживцами: «Государыня де изволила итти во дворце в церковь положа руку свою на плеча графа Бирона и изволила говорить тихо»; летом 1731 года в дворцовом селе Хорошёве «таким же образом изволила с ним итить и изволила сказать такие слова: “Я твою палатку поставить велела”; и граф Бирон ответствовал таким словом: “Изрядно”». Камерир Филипп Беликов в январе 1732 года был более категоричен: увидев, что во время отъезда двора из Москвы в Петербург государыня и Бирон проехали вместе через Воскресенские ворота, он заметил: «Это де примета нехороша, что де он ровняетца», — и в сердцах обозвал Анну Иоанновну «курвой». А строптивая княжна Прасковья Юсупова ещё в 1730 году сплетничала: «Ныне де навезено иноземцов, между которыми есть некакой выблядок, которого де государыня императрица весма жалует, а сама де она скорбна боком».

Понятно, что возвышение не слишком знатного немца не могло вызвать восторга у придворных и чиновного люда. Но обратим внимание, что у Бирона в начале царствования Анны не было ни родственных связей, ни сложившейся — русской или «немецкой» — «партии» сторонников. Поэтому в первые годы жизни в России обер-камергер неизбежно должен был стараться быть для всех приятным, сотрудничать с другими фигурами из окружения Анны, договариваться, уступать, интриговать — и учиться.

Наряду с ним на роль новой опоры режима претендовали сыновья барона Гергарда Иоганна Левенвольде, одного из противников шведского владычества в Прибалтике. Уже в 1710 году Петром I Левенвольде-отец был назначен русским уполномоченным («пленипотенциарием») в Лифляндии и приложил немало усилий для восстановления особого порядка управления (Landesstaat) — формирования ландтага, выборов ландратов и ландмаршала, устройства судов и полиции, подтверждения владельческих прав на имения, сбора казённых податей и пошлин, сдачи в аренду государственных имений. Он же стал обер-гофмейстером двора супруги царевича Алексея Петровича.

Старший и наиболее даровитый из его сыновей Карл Густав также сделал карьеру на русской службе — в годы Северной войны был адъютантом Меншикова, а затем генерал-адъютантом Петра. Не без помощи брата оказался при русском дворе и красавец Рейнгольд Густав — он стал камергером, графом и фаворитом Екатерины I и сумел при этом не навлечь на себя гнев всемогущего Меншикова. При Анне Рейнгольд вернулся ко двору обер-гофмаршалом, а Карл Густав стал обер-шталмейстером, генерал-майором, генерал-адъютантом и командиром нового гвардейского Измайловского полка. На российской дипломатической службе оказался и третий брат Фридрих Казимир.

Ходили слухи, что Карл Густав был конкурентом Бирона на предмет близости к государыне. Насколько они соответствовали действительности, судить трудно; во всяком случае, в московском дворце Анны имелись апартаменты не только Бирона, но и Рейнгольда Густава Левенвольде. Позднее, при Екатерине II, «вступление в случай» очередного объекта монаршей благосклонности станет привычной процедурой с получением чина флигель-адъютанта, занятием соответствующих комнат во дворце и правом беспрепятственного доступа к императрице — на придворном языке это называлось «ходить через верх». В первой половине столетия двор ещё не выработал столь чётких правил и не практиковал официального доказательства интимных царских милостей. Но, кажется, Анна Иоанновна не очень подходит на роль кокетливой светской дамы, стремящейся удержать сразу нескольких поклонников. Однако если «случай» Карла Густава имел место, Бирону приходилось эту деликатную ситуацию терпеть — братья Левенвольде давно освоились на русской службе и превосходили его опытом и кругозором.

Бирон, в отличие от беззастенчивого Меншикова или глуповатого Ивана Долгорукова, играл свою роль уже по «европейским» правилам. «Не злоупотребляет своей силой, любезен и вежлив со всеми и ищет всевозможных случаев понравиться», — одобрял его поведение Лириа в 1730 году. «Он был довольно красивой наружности, вкрадчив и очень предан императрице», — признавал даже не любивший Бирона фельдмаршал Миних. «В обхождении своём мог он, когда желал, принимать весьма ласковый и учтивый вид, но большей частью казался по внешности величав и горд», — описывал его манеры Миних-сын.

Борьба за власть и влияние на императрицу шла примерно в течение двух лет. В 1730–1731 годах послы доносили о возмущении дворян тем, что «её величество окружает себя иноземцами». Позднее, когда расстановка сил стала ясна и делёж власти закончился, жалобы умолкли. Бирон вначале не слишком бросался в глаза, выступал прежде всего в качестве передаточного звена — доставил прощальные подарки неудачливому жениху Анны Иоанновны португальскому принцу Эммануэлю и выручил влезшего в долги Лириа. Английский резидент поначалу даже удивлялся, узнав, что Бирон — личность «едва известная» — получил ценные подарки от австрийского императора, но затем обратил внимание, что обер-камергер стал участником «тайных советов» у императрицы и она «решительно подпала влиянию своего фаворита».