Я вышел из машины, и дверь дома широко распахнулась, а на пороге появился Чатски.

— Салют, приятель! — воскликнул он, весело помахал стальным крюком, на месте которого когда-то красовалась его левая ладонь, и пошел мне навстречу. — Спасибо за помощь. А то закрывать ставни этой штукой — просто жесть.

— Не говоря уж о том, чтобы в носу поковырять, — сказал я, раздраженный его просто смешными бедами.

Но вместо того чтобы обидеться, он улыбнулся:

— Ага. Не представляешь, каково мне подтирать задницу. Пойдем. У меня все на заднем дворе уже приготовлено.

Я пошел за ним на задний двор, где располагалось заросшее патио, организованное Деборой. Но, к моему удивлению, все заросли куда-то пропали. Деревья, ветви которых когда-то свисали во двор, были аккуратно подстрижены, а от сорняков, росших некогда между плитками, не осталось и следа. Теперь здесь расположились три клумбы с розами, грядка с какими-то красивыми цветами, а в уголке примостился отполированный до блеска гриль для барбекю.

Я посмотрел на Чатски и вскинул бровь.

— Да знаю, знаю, — сказал он. — «Голубовато», конечно, да? — Он пожал плечами. — Просто мне скучно торчать тут целыми днями и заживать, да мне и в принципе нравится приводить все в порядок чуть больше, чем твоей сестре.

— Смотрится очень мило, — оценил я.

— Угу, — сказал он, как будто я огорчил его, заподозрив, что он и в самом деле гей. — Ладно, давай приступим. — Он кивнул в сторону штабеля гофрированных листов металла, сложенных около стены дома, — ставни Деборы. Морганы живут во Флориде уже второе поколение, и Гарри приучил нас использовать добротные ставни. Сэкономишь на ставнях — потратишься на восстановление дома, если они тебя подведут.

Недостаток ставней Деборы состоял в том, что они были тяжелые и имели заостренные края. Приходилось пользоваться толстыми перчатками, а в случае с Чатски — одной. Хотя, уверен, его вовсе не радует экономия на одной перчатке. Он старался больше, чем требовалось, чтобы продемонстрировать мне, что никаких физических недостатков у него нет и моя помощь ему вообще-то не нужна.

Прошло не менее сорока минут, прежде чем мы установили ставни в пазы и закрепили. Чатски бросил последний взгляд на закрытые ставнями створчатые стеклянные двери патио и, видимо, удовлетворенный результатом наших усилий, поднял левую руку, чтобы утереть пот со лба, но в последний момент остановился, едва не поддев свою щеку на крюк. Взглянув на него, он усмехнулся с легкой горечью.

— Все никак не привыкну к этой штуке, — сказал Натеки. — Я посреди ночи просыпаюсь от того, что костяшки чешутся на руке, которой больше нет.

Трудно было придумать что-то умное или даже просто социально приемлемое, чтобы ответить. Я не знал, что сказать человеку, который испытывает какие-то реальные ощущения в отсутствующей руке. Чатски почувствовал мою неловкость и хмыкнул безо всякого намека на радость:

— Эй, да ладно. У такой старой скотины, как я, еще есть силы побрыкаться.

Мне выбор слов показался неудачным, потому что у него отсутствовала еще и левая ступня и брыкание само по себе было невозможно. Однако я обрадовался, увидев, что он выбрался из подавленного состояния, поэтому решил согласиться с ним.

— Никто не сомневается, — сказал я. — Думаю, ты справишься.

— Угу, спасибо, — не слишком уверенно отозвался он. — Ладно, тебя мне убеждать незачем. Есть у меня в городе парочка старых приятелей-шутников. Они мне предложили у них поработать, в офисе, но…

— Да брось, — попытался я его урезонить, — неужели хочешь назад свою шпионскую работенку?

— Я умею хорошо ее делать. Когда-то был лучшим.

— Наверное, тебе просто не хватает адреналина? — предположил я.

— Может, по пиву?

— Спасибо, но у меня приказ сверху купить воду в бутылках и лед, пока все не разобрали.

— Понятно, — сказал он в ответ. — Все напуганы, что придется пить мохито безо льда.

— Да, это самая главная опасность при урагане, — согласился я.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил он.

Транспортный поток к тому времени, когда я двинулся домой, бурлил. Одни торопились поскорее добраться домой со своими бесценными листами фанеры, погруженными на крыши машин, с такой скоростью, словно ограбили банк и теперь срочно смывались. Они озверели от стояния в очередях и тревожного ожидания, что кто-нибудь вот-вот влезет вперед и им вообще ничего не достанется. Другие еще только ехали, чтобы оказаться на месте тех, кто уже отстоял в очередях, и ненавидели первых, которые, может быть, уже купили последнюю батарейку во Флориде.

Вообще эта восхитительная смесь враждебности, гнева и паранойи на дороге должна была бы утешить меня. Новее надежды на хорошее настроение рухнули, когда я обнаружил, что напеваю какую-то мелодию, знакомый мотив, но не способен вспомнить, где слышал ее, и, главное не могу прекратить напевать. А когда наконец понял, вся радость праздничного вечера была уничтожена.

Это была музыка из моего сна.

Та музыка, которая звучала у меня в голове и которую сопровождало ощущение жжения на лице и запах чего-то паленого. Она была незамысловатая и не слишком навязчивая, я напевал ее себе под нос, пока ехал по шоссе Саут-Дикси, испытывая умиротворение от повторяющихся ноток, словно это колыбельная, которую пела мне на ночь мама.

И я по-прежнему не знал, что это за мелодия.

Уверен: что бы ни происходило в моем подсознании, этому имелось простое, логичное и разумное объяснение. Однако лично я не мог обнаружить никакого простого, логичного и разумного объяснения, почему я слышу музыку и ощущаю на лице жар во сне.

Зазвонил мой сотовый, а поскольку транспортный поток все равно тащился как черепаха, я решил ответить на звонок.

— Декстер, — сказала Рита, но я с трудом узнал ее: она была тихой, потерянной и совершенно сломленной. — Коди и Эстор, — добавила она, — они пропали.