бесед» невольно ставит перед нами вопросы, на которые авторы этого сборника не нашли возможности дать ответы. Возможно, книга несколько отошла от требований цензуры и показала Маньчжоу-го с нелицеприятной стороны, чтобы привлечь на свою сторону читателей и донести до них некую идею. Однако упорное стремление убедить целевую аудиторию в том, что японцы желают всего лишь покончить с опиумом, в конечном счете, скорее всего, отталкивало большую часть этой аудитории, которая была хорошо осведомлена о реальном положении дел. Вероятно, многие читатели и сами желали того, чтобы как можно больше людей узнали об опасности наркотиков и роли англо-американских империалистов в возникновении опиумной проблемы, лишь обострившейся на фоне действительно агрессивного и алчного поведения иностранных держав, свидетельства чему содержатся в исторических источниках. Однако в данном случае мы сталкиваемся с попыткой авторов сборника изобразить японцев спасителями китайского народа, что заставляет усомниться в правдивости повествования. Скорее всего, самым значительным достижением «Обители занимательных бесед» стало обозначение деструктивного воздействия рекреационного потребления интоксикантов и болезненного, но в конечном счете необходимого процесса реабилитации зависимых при условии наличия у пациентов силы воли и стойкости – двух свойств, которыми издавна славились жители Северо-Восточного Китая и которые за XX в. стали лишь еще более неотъемлемыми составляющими в понимании их характера.

Заключение

Китайский сегмент культуры, сформировавшийся в Маньчжоу-го к началу 1940-х гг., стал плацдармом борьбы против рекреационного потребления интоксикантов, в которую оказались вовлечены медицинские специ алисты, социальные активисты и писатели как из среды китайцев-ханьцев и маньчжуров, так и из среды японцев. В самых различных СМИ и произведениях в мрачных красках расписывались феномен зависимости и его тяжелые в условиях военного времени общественные последствия. Такие нарративы были призваны обозначить попытки властей решить проблему и их поражение в своих устремлениях покончить с интоксикантами. Развертывание боевых действий на континенте, начало Священной войны и все более жесткие социально-экономические условия жизни меняли приоритеты как отдельных лиц и отраслей промышленности, так и государственных властей в целом, провоцируя еще более пессимистические мнения по поводу природы алкоголя, который уподобляли по силе действия опиуму и другим наркотикам. По мере резкого падения качества жизни и передачи сырья и оборудования для производства горячительных напитков в руки чиновников постепенно исчезла реклама, когда-то восхвалявшая алкоголь. Начали закрываться производства. В популярной культуре стало осуждаться распитие спиртного. На первый план вышли негативные сюжеты, осмыслявшие вековые традиции потребления алкоголя и отвечавшие суровым требованиям военного времени. Звучали рекомендации искоренения зависимости за счет силы духа и отказа от устарелых обычаев. С развалом Маньчжоу-го в 1945 г. с монополией японцев в алкогольной и опиумной промышленности было покончено[241]. Последовавшие за этим оккупация Маньчжурии Советским Союзом и гражданская война на территории Китая оказались отмечены широким распространением в регионе опиума. Были сняты все ограничения, и запасы товара, хранившиеся на складах уже ликвидированной Опиумной монополии, появились в рыночном обороте [Lu 1993: 446]. По иронии, волнения, которые произошли сразу после краха Японской империи, лишь подчеркивают относительную стабильность, установившуюся в Маньчжоу-го.

Серия триумфов Коммунистической партии Китая (КПК) в конце 1940-х гг. существенно трансформировала производство интоксикантов на северо-востоке Китая. Опиум был запрещен, а алкоголь вновь оказался под государственным контролем. Цели по пресечению рекреационного потребления опиатов, о которой десятилетиями рассуждали сменявшие друг друга режимы недавнего прошлого, коммунистам удалось достичь в самом начале своего правления. Выращивание опиума было под строжайшим запретом, а рекреационное потребление наркотика просто прекратилось, по крайней мере, на время нахождения Мао у власти. Жесткие ограничения в отношении наркотиков дополнялись проектами реабилитации наркозависимых, что совокупно способствовало легитимизации руководящей роли КПК. Алкоголь продолжали производить и потреблять, даже несмотря на резкий взлет цен во время гражданской войны[242]. В 1950-е гг. рекреационное потребление опиума на публике было невозможным. В то же самое время наметился подъем производства алкоголя под контролем государства, по крайней мере, до начала проведения кампании Большого скачка в 1958 г., когда коммунам было дано разрешение самостоятельно изготавливать крепкие напитки. Ограничения были вновь наложены на производителей в начале 1960-х гг. на фоне охватившего Китай тяжелейшего массового голода. С началом в 1966 г. «культурной революции» правительственный контроль над алкогольной промышленностью оказался второстепенным вопросом. Вплоть до 1970 г. отмечалось сокращение производства. С окончанием эпохи Мао оба интоксиканта пережили возрождение, ознаменовавшееся для алкогольной промышленности установлением государственных правил оборота, созданием лицензионной системы и формированием партнерских отношений с иностранными субъектами, а также возникновением подпольных рынков для реализации опиатов и других наркотиков.

На протяжении сотен лет в регионе, который мы сейчас обозначаем как Северо-Восточный Китай, алкоголь и опиум процветали и являлись определяющими фрагментами местной экономики. Опиум сыграл ключевую роль в привлечении на северо-восток ханьцев, что дало возможность китайским властям взять под свой контроль родные края маньчжуров. Сверхприбыльная опиумная индустрия способствовала заселению региона ханьцами, предвосхищая японские и российские территориальные амбиции конца XIX и начала XX в. в отношении северо-востока Китая на фоне утраты китайскими правителями возможностей контролировать регион. В 1920-е гг. алкоголь и опиум стали главными источниками доходов, направлявшихся на развитие экономики и военного комплекса. Сначала они обеспечивали милитаристские намерения Чжан Цзолиня, а потом и японскую оккупацию. Вопреки распространенным заявлениям, что алкоголь потребляли исключительно европейцы и японцы, а китайцы лишь курили опиум, оба интоксиканта пользовались спросом у самых разнообразных групп потребителей. Алкоголь и опиум давали отдохновение от тягот жизни в пограничных районах и скрашивали долгую суровую зиму. В 1930-х гг. оба интоксиканта часто – обычно вместе – упоминались в произведениях искусства, запечатлевавших местную социальную среду. В 1940-х гг. именно с этими интоксикантами постоянно связывали крах личных надежд и национального будущего.

Комментаторы и многие ученые того времени воспринимали алкоголь и опиум в качестве скрепы империалистических претензий Японии в Маньчжурии[243]. Однако в реальности все было с точностью наоборот. Неспособность официальных властей претворить на практике прогибиционистские курсы, подхватываемые ревностными сторонниками таких мер среди представителей китайской культуры, лишь подорвали условную легитимность Маньчжоу-го. В начале японской оккупации производство интоксикантов расширилось. Фактически монопольное производство и распространение алкоголя и опиума принесли богатство и престиж японцам и их партнерам, в чьих руках находились бразды контроля над указанными процессами. Однако факт наличия этих процессов и их масштабы вызывали разочарование у людей, которые, руководствуясь разными причинами, желали построить общество тотальной трезвости. В условиях минимальных ограничений на производство и распространение опиатов закон «Об опиуме» Маньчжоу-го оказался пустым звуком. Программы реабилитации наркоманов не нашли в народе широкой поддержки, поскольку даже самые благие намерения разбивались о нежелание чиновников выделять ресурсы на