— Не представляю тебя в роли секретаря, — заметил Тедди, ласково глядя на нее. — Но ты что-нибудь придумаешь. Я всегда знал: если кому-нибудь из нас суждено совершить нечто важное, то это будешь ты.

— Ну что ты такое говоришь! — Ивлин расстроилась. — А как же твои рисунки?

— А… — Тедди пожал плечами. — Рисунки — это неплохо. Но ненадолго. В отличие от того, на что способна ты, если захочешь.

— На что, например? — уточнила Ивлин. Его слова удивили ее и вызвали растерянность.

— Откуда же мне знать? — Он улыбнулся. — Скорее всего, организуешь что-нибудь. Посмотри, как ловко ты организовала меня.

— «Организуешь»! Но что?

— Без понятия! Но что-нибудь — обязательно. Предприятие? Армию? — Его улыбка стала шире. — Революцию?

— Вот балда, — откликнулась Ивлин, уже заражаясь его оптимизмом. — Для предприятий нужны деньги. И, наверное, для революций тоже.

— Что правда, то правда. Придется тебе обсудить этот вопрос с отцом. У него полно друзей, у которых денег куры не клюют. Вот увидишь, они охотно согласятся вложить их в предприятие отважной суфражистки. Будет чем потом хвастаться в клубе.

— Подумай головой, — посоветовала Ивлин. — Люди, у которых денег куры не клюют, вкладываются в предприятия не для того, чтобы потом хвастаться ими в клубах. Иначе их курам очень скоро было бы вообще нечего клевать.

— Ну да, — согласился Тедди, — значит, идея для предприятия должна быть заманчивой, верно? Между прочим, в таких делах у отца голова здорово варит. И я бы лучше попросил у него вложиться в предприятие, чем очередной раз оплачивать паршивые счета от моего врача.

Он подошел и взял ее за руку. Она улыбнулась ему дрожащими губами. Мысль о самой себе в роли предпринимательницы ей неожиданно понравилась. Пожалуй, она могла бы руководить респектабельным бюро по найму. Или какими-нибудь курсами. Или еще каким-нибудь способом обеспечить старым девам работу поинтереснее, чем служить компаньонками. Это вполне возможно.

— Понимаю, я тебя обидел… — продолжал Тедди, и она спохватилась, что не слушает.

— О, Тедди, дорогой! Ты не смог бы обидеть меня, даже если бы захотел. Это мне следует извиниться. Ты ни в чем не виноват.

— Я виноват в том, что мы поженились, — скорбно поправил он. — Я понимал, что мысль неудачная, но проявил вопиющий эгоизм. Если бы не я, ты сейчас жила бы в уютной холодной комнатке в Ориель-колледже…

— …из которого вылетела бы со свистом за то, что в неположенное время украдкой встречалась в переулках с молодыми красавчиками-лейтенантами…

— Я серьезно! — возмутился Тедди.

— Я тоже, — сказала Ивлин. Ее вдруг переполнила нежность к нему. Придвинувшись, она поцеловала его в губы.

Он обрадованно спросил:

— Это по какому случаю?

— Да потому, что я люблю тебя, балда, — ответила Ивлин. — А еще потому, что ты, конечно, прав. Как всегда.

— А-а, — откликнулся он. — Здорово! — И поцеловал ее в ответ.

Миссис Торнтон ушла вместе с подругами к парламенту ждать вестей. И звала с собой Мэй: «Это же исторический момент, дорогая!»

Но Мэй объяснила, что занята.

— Мама, у меня работа. И я не могу просто взять и бросить ее, когда мне вздумается.

И потом, исторический момент еще не настал. Лорды могли проголосовать и против. Хотя все, похоже, считали, что закон пройдет.

Мэй работала помощницей учительницы в маленькой государственной школе в Бау. Преподавала в самых младших классах — серьезным пяти- и шестилетним девчушкам в накрахмаленных передничках поверх юбочек из фланелета и мальчикам в серых шапочках. Работа была несложной: показывать малышам буквы и цифры, приучать сидеть смирно и внимательно слушать учителя. Забавно было представлять в классе вроде этого Нелл — смышленое и беспокойное создание в штанах старшего брата.

Мэй делала открытия: оказывается, учительская работа дается ей легко. И очень нравится ей. Можно подписывать бесконечные петиции против всеобщей мобилизации и ничего не добиться. Но когда малыш приходит к тебе, не умея написать собственное имя, а уходит, овладев этим умением… Да! Это уже кое-что.

В день голосования она завершила работу вскоре после полудня и задержалась в маленьком классе, убирая его к завтрашнему дню и подводя итоги прошедшего. Мать собиралась на вечеринку, которую устраивала одна из ее подруг по фабианскому обществу; Мэй знала, что это будет за сборище: клубы сигаретного дыма, энергичные женщины с короткими стрижками и в практичных туфлях, обсуждение политики и фракций суфражистского движения, громкие жалобы на неточности в том самом законе, за который сегодня должны были проголосовать.

Она закончила проставлять отметки, заперла класс и торопливо вышла, чтобы успеть на автобус до дома. Мимо пробежал мальчишка-газетчик, выкрикивая темы вечернего выпуска. Мэй краем глаза заметила один из заголовков и усмехнулась. Вот и славно.

В автобусе она увидела молодую кондукторшу — на несколько лет старше ее самой.

— Слышали про закон и палату лордов? — спросила Мэй, и девушка усмехнулась.

— Кто же о нем не слышал? — откликнулась она. — Давно пора!

Автобус, как обычно, был битком набит. Мэй стояла, вцепившись в свисающую с потолка петлю и глядя в окно на прохожих. Никто из женщин и виду не подавал, что получение права голоса хоть что-нибудь значит для них.

Рассеянно разглядывая прохожих, она соображала, удастся ли миссис Барбер наскрести что-нибудь на ужин, как вдруг замерла.

— Прошу прощения! — заторопилась она, хватая свою сумку. — Извините, мне очень надо выйти! На следующей остановке!

Кто-то из пассажиров заворчал, но все расступились, пропуская ее. Мэй вывалилась из двери и, подобрав юбку, бегом бросилась обратно по тротуару к женщине, которую увидела в окно, — молодой, в мужском костюме, с широкими плечами и раскованной мужской походкой.