Годами она видела, что это делает с Бримстоуном, который был вынужден подвергать этой участи стольких хороших созданий, не давая им обрести покой. Она видела, как это все ниже склоняет его голову, изнуряет его и делает все угрюмее.

Именно это имела ввиду Чиро, говоря о воскрешении и тяжело глядя, пока Мадригал пыталась решить, выходить ли ей за Тьяго. Таким образом она могла бы избежать общей судьбы — Тьяго хотел, чтоб она была "непорочной", и старался бы, чтоб она оставалась такой. Он и так уже манипулировал полевыми командирами, заставляя их держать ее батальон подальше от опасности. Если она выберет его, то никогда не вынуждена будет носить хамсазы, ей никогда больше не придется участвовать в битвах.

Может, так будет лучше — для нее, и для ее товарищей. Одна она знала, насколько непригодна была для этого. Она ненавидела убийство. Даже убийства ангелов. Она никогда никому не говорила о том, что сделала в Баллфинче два года назад, как не только добила раненного серафима, а еще и спасла ему жизнь. Что за безумие тогда овладело ею? Она перевязала его рану. Погладила его по лицу. Волна стыда окатила ее от этих воспоминаний — во всяком случае, так она называла это чувство, заставляющее ее пульс учащаться и от которого лицо заливало краской.

Какой горячей была кожа ангела, как от лихорадки. А его глаза, как огонь.

Она не переставала гадать, выжил ли он. Она надеялась, что нет, что любое доказательство ее предательства умерло прямо там, в тумане Баллфинча. Во всяком случае, она очень старалась себя убедить в этом.

И только в моменты пробуждения, когда остатки сна еще не покинули ее окончательно, правда всплывала наружу. Ангел снился ей живым. Она надеялась, что он жив. Мадригал отрицала это, но сны продолжали преследовать ее даже днем, появляясь всплесками и пугая ее, сопровождаясь ускорением сердцебиения. Кровь приливала к ее щекам и странная дрожь стремительно неслась к кончикам ее пальцев.

Порой ей казалось, что Бримстоун знает. Пару раз, когда воспоминания неожиданно захватывали ее, вызывая этот трепет, он отрывал взгляд от своей работы, словно его внимание было привлечено чем-то. Кишмиш, сидевший на роге Бримстоуна, тоже поднимал голову, и они вместе смотрели на нее, не отрываясь. Но что бы там знал или не знал Бримстоун, он никогда ни слова не проронил об этом. Так же, как не заводил разговора о Тьяго, хотя наверняка знал, как тяготил Мадригал предстоящий выбор.

И сегодняшним вечером, на балу, все будет решено, так или иначе.

Что-то должно произойти.

Но что?

Она сказала себе, что когда окажется лицом к лицу с Тьяго, будет знать, как поступить. Покраснев, отвесить поклон, станцевать с ним, притворяться застенчивой девушкой, в то же время приглашая улыбкой к большему? Или держаться высокомерно, игнорируя его ухаживания и оставаясь солдатом?

— Пошли, — сказала Чиро и укоризненно покачала своей головой, будто Мадригал была не в себе. — У Нвеллы есть кое-что, что бы ты могла надеть, но ты должна будешь принять без разговоров то, что она тебе даст. Никаких жалоб!

— Хорошо, — согласилась Мадригал. — Тогда идем в баню. Надраим себя до сияющей чистоты.

"Как овощи перед тем, как их опустят в котел." — Подумала она.

— Нет, — сказала Мадригал, глядя в зеркало. — О, нет, нет, нет.

У Нвеллы действительно нашлось платье для нее. Сшитое из короткого отреза темно-синего шелка, такого тонкого, что, казалось, его можно разорвать лишь одним только прикосновением руки, оно, словно вторая кожа, облегало ее тело. Платье было обшито крохотными кристаллами, сверкавшими, как звезды, отражая попадавший на них свет. Открытое на спине, оно открывало миру молочно-белую спину Мадригал. А еще плечи, руки и грудь. Слишком откровенно.

— Нет!

Она уже было начала стягивать наряд с себя, но Чиро остановила ее.

— Помнишь, что я говорила: никаких жалоб.

— Я беру свои слова назад. И сохраняю за собой право жаловаться.

— Слишком поздно. Сама виновата. У тебя была неделя для того, чтобы найти платье. Видишь, что происходит, когда ты сомневаешься? Другие делают выбор за тебя.

Мадригал подумала, что она говорит не о платье.

— Тогда что это? Наказание?

По другую сторону от нее фыркнула Нвелла, хрупкое создание, похожее на ящера. Она училась с Мадригал и Чиро в одной школе, но потом они начали тренировки по ведению боя, а Нвеллу направили в королевскую прислугу.

— Наказание? Делая тебя неотразимой? Только посмотри на себя.

Мадригал послушалась, но единственное, что увидела — это свою кожу. Тончайшие полоски шелка, переплетаясь, обвивались вокруг ее шеи, незаметно удерживая платье на ней.

— Я практически голая.

— Ты выглядишь умопомрачительно, — сказала Нвелла, служившая швеей у младших жен военачальника, самая младшая из которых была, мягко говоря, немолодой. Военачальник счел целесообразным прекратить навязываться новым невестам несколькими столетиями ранее. Как и у Бримстоуна, его плоть была настоящей, без магического вмешательства, и потому выглядела соответствующе. Тьяго, его первенцу, было уже несколько сотен лет, но он был в коже молодого человека, с сопутствующими хамсазами.

Как сказала Мадригал, увлечение генерала "непорочностью" было лицемерием, и лицемерие это было двойным: мало того, что сам он прошел через множество воскрешений, еще и при рождении имел малую степень схожести с человеком.

Военачальник был из Харткаиндов — с головой оленя и звериной внешностью. Такими же были его жены и, соответственно, Тьяго при рождении. Для воскресших химер было обычным делом очнуться в теле, не похожим на прежнее — Бримстоун не всегда мог создавать идентичные тела. Это зависело от имеющегося в запасе времени и наличия зубов. Но тела для Тьяго — другое дело. Они создавались согласно его особенностей, заранее, еще до того, как могли понадобиться, чтобы он мог осмотреть их на наличие недостатков и дать свое одобрение. Мадригал однажды собственными глазами видела, как Тьяго проверял обнаженные копии себя — оболочку, которая примет его после очередной его смерти. Это было жутко.

Она проверила платье, легонько дернув его несколько раз и убедившись, что под достаточно тяжелой рукой в танце оно сможет запросто сползти.

— Нвелла, — с мольбой в голосе сказала она, — а нет ли у тебя чего-нибудь более… существенного?

— Не для тебя, — сказала Нвелла. — С такой фигурой зачем скрывать что-то? — Она прошептала что-то Чиро.

— Перестаньте сговариваться, — сказала Мадригал. — Могу я хотя бы взять шаль, в конце концов?

— Нет, — в унисон ответили они.

— Я чувствую себя почти такой же голой как в бане.

Никогда в жизни она не была выставлена на показ так, как сегодня в обед, когда они с Чиро проходили через парильню с водой, глубина которой была до середины бедра. Сейчас все знали, что она — это выбор Тьяго, и каждая пара женских глаз в купальне оценивала ее, так что ей хотелось опуститься вниз с их поля зрения, оставляя только свои рожки над поверхностью воды.