проявить. И посмотрите, сейчас они так же обласкивают моего брата Вироне и с гордостью признаются в родстве с главарем разбойников, который вскоре станет графом, а возможно, и кем-то больше, если докажет свою полезность герцогу и вышлет ему в подарок полные повозки вермилиона, чтобы придворные снова могли красить им волосы, добавлять к выдержанному вину и носить огненные парадные плащи. Меня же они считают предательницей и чужой, как если бы я могла быть одновременно и той, и другой.

Поэтому не рассчитывайте, что они захотят увидеть в вашем собрате Рикельмо моего брата Сальво. Они предпочтут, чтобы маленький сын блудницы продолжал бродить, постукивая монашескими сандалиями по песчаным приморским трактам, где его никто не увидит и никто не подслушает, кого он проклинает и кому грозит вечными муками. Ибо с дальнего расстояния Сальво может оставаться тем пухлым мальчиком, которому была предначертана, что все подтвердят, знаменательная судьба. «Это наверняка он вывел в поле гнусных монахов и сановников, что увезли его из Интестини, – думают мои соседи-еретики, – и в глубине души он по-прежнему принадлежит свету и сеет зерно истинной веры в плодородную землю, посему, даже если нас вырвут и, как сорняки, бросят в пламя из-за бесчестия этого трибунала, благодаря Сальво мы не сгорим дотла». Но надо мной они не сжалятся и, кстати, над вами, ибо мы оба – могильщики Интестини, и пора нам начать отдавать земли наших предков, раз мы не можем вернуть их к жизни.

Записано мной.

XXIX

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в среду четвертого дня марта месяца, в праздник Святого Тоско, мученика, в два часа утра, доктор Ваккаро ди Соаве, председательствующий в трибунале от собственного имени и в качестве помощника Его Святейшества епископа Урджело, а также в присутствии инквизитора Аббандонато ди Сан-Челесте, по рекомендации Его Святейшества епископа Урджело и Его Святейшества викария Бьянки из Сан-Парете, освобожденного от бремени председательства в судах в приходе Сангреале, отныне находящемся под исключительной юрисдикцией Его Святейшества епископа Урджело, изучил материалы процесса над женщиной по имени Ла Веккья, уже более двух лет пребывающей в этом приходе, по ее собственному свидетельству, дочери местной женщины от неизвестного отца, схваченной и ныне пребывающей в тайной тюрьме трибунала. Затем он приказал, чтобы рекомая была доставлена с соблюдением всех мер безопасности и так, чтобы не смогла бежать, и вновь приведена к присяге говорить правду, что и было сделано, и она предстала пред судом.

Затем в соответствии с предписаниями Его Святейшества епископа Урджело она была обследована еще раз мастером Манко с целью обнаружения записанных заклинаний, порошков и ингредиентов, в особенности полосок кожи или материи, скрытых на теле или в камере, которые делали бы ее безразличной или устойчивой к пыткам. Далее названный доктор Ваккаро ди Соаве приказал изъять все, что только будет найдено и получено из движимого и недвижимого имущества обвиняемой, включая упомянутые ранее ценности. Приказал далее, чтобы после переплавки, снятия гербов и символов и взвешивания все ценности были пересчитаны и из них была изъята часть, составляющая по стоимости шестнадцать дукатов – издержки сего процесса, остаток же должен быть передан тому, чьей опеке обвиняемая будет вверена.

На вопросы оного доктора Ваккаро ди Соаве, в соответствии с предписаниями Его Святейшества викария, имеет ли она что-либо еще добавить или дополнить относительно смерти инквизитора Рикельмо, а также не совершала ли она во время пребывания в тюрьме действий, порочащих честь сего суда, и не нарушала ли его тайны, обвиняемая не пожелала отвечать и громко злословила, призывая живых и мертвых в свидетели своей невиновности. В ответ на вопросы, не передавали ли ей секретные сообщения и не стала ли свидетельницей тайного сговора с другими заключенными, а также о иных вещах, случившихся во время сего процесса, кои она видела, слышала или о коих узнала, она ничего не сообщила и молчала, несмотря на угрозы полного осуждения, пока не обратился к ней доктор Аббандонато ди Сан-Челесте, инквизитор.

Только по его просьбе она начала говорить.

Побужденная и поддержанная оным доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, она отказалась от всех своих предыдущих показаний, утверждая, что все ранее сказанное ею о смерти инквизитора Рикельмо, а также по другим вопросам, является ложью, произнесенной, дабы избавить себя от мучений. Она также отрицала, что виновна в каких-либо преступлениях, кощунстве или суевериях, и утверждала, что признавалась в них исключительно из-за собственного невежества и простодушия и в угоду тем, кто ее спрашивал.

Посему отныне от предыдущих показаний она отказывается в полном объеме.

Айольфо, медик трибунала, обследовал обвиняемую, приняв во внимание постоянные лихорадки, большую немощь, а также состояние рассудка, здравие которого ранее подвергалось сомнению. Сопротивлялась с такой силой, что при обследовании понадобилась помощь мастера Манко и его помощников для удержания ее, извергала из себя самую мерзкую хулу против Создателя и его святых, чем выказала, более чем прежде, свою одержимость и пребывание во власти демонов.

Затем по поручению доктора Ваккаро ди Соаве ей были зачитаны показания свидетелей из прихода Бривио, которые она выслушала.

Отрицаю полностью, что я знакома с этим человеком, коего вы поставили мне в качестве моего супруга и отца троих детей, которых я якобы с ним зачала и родила в силу своей женской природы, в крови, боли и смраде, а затем – когда они подросли и наполнили мое сердце сладким щебетом – потеряла. Я не знаю, действительно ли он является подданным аббата Сан-Челесты и сапожником, за которого себя выдает. Не знаю также, владеет ли он искусством шитья сафьяновых башмаков из мягчайшей овечьей кожи, окрашенных вермилионом, которые с удовольствием носят викарии, аббаты, патриархи и самые состоятельные приходские священники, во что я, однако, охотно верю, ибо я видела множество монахов и священников, с радостью обувавших ноги в порфиру мучеников, чтобы топтать ею помои, выливаемые возле дома нерадивыми хозяйками, мясниками и торговками, потрошащими рыбу. Я также не знаю, действительно ли он был отцом девочки и двух сыновей, которых он трагически потерял в самое страшное время чумы. В то время, утверждает он, толпа прокаженных и зачумленных ворвалась в его дом и безжалостно выволокла обоих мальчиков из отцовской мастерской, где малыши играли с кожаными обрезками и делали из этих лоскутков лодочки и лошадок; затем разбойники затолкали их в хлебную печь, развели в ней огонь и, не обращая внимания на