увещевали ее слишком настойчиво, то отвратительно сквернословила и голосила, как бесноватая. Однажды она даже забросала камнями девушек из школы, когда они, проходя с подаянием, принесли ей корзинку с едой. Однако пастырь, человек сострадательный, усматривает в ее поступках не колдовство, одержимость или влияние демонов – хотя она сама к ним громогласно взывала, позабыв о страхе и возмущении жителей, – а лишь помутнение рассудка, что рождается из великого несчастья и отчаяния. Понимая, что исцелить ее могут только время и сердечная забота, почтенный настоятель попытался воззвать к разуму родственников этой бедняжки. Он упрекал их в жестокости и говорил о том позоре, что они навлекают на свой дом, позволяя родной сестре жить в хижине среди свиней и полудиких пастухов. Однако убедить их он так и не смог: из-за длительной разлуки сестра стала им, в сущности, чужой, и они не заботились о ней нисколько. Они кивали головами в знак того, что понимают каждое слово священника и соглашаются с ним безоговорочно, а потом возвращались по домам и поспешно забывали обо всем, когда надо было делить между домочадцами свежую буханку хлеба. Вы, монахи, можете не знать, что каждое горное подворье напоминает ригу[13] после недавнего обмолота, где туча воробьев барахтается в стерне, клюет друг друга и выхватывает друг у друга зернышки; даже в урожайные годы редко случалось нам здесь есть досыта, а теперь, из-за всей этой военной вражды и скудости летних дождей, мы все чаще укладываемся спать с пустым животом, чтобы видеть сны о жирных ветчинах, окороках, колбасах, паштетах и других лакомствах, которых давно не вкушали наяву.

Зачитали мне дальше, что и сам священник был немного зол, так как мешала ему и строптивость самой сапожничихи, которая каждый день отправлялась на околицу деревни и издали обзывала ее жителей предателями и лицемерами, угрожая им жестоким отмщением за свои прошлые и нынешние обиды. В подобных поселениях, как вы можете догадаться, дети постоянно болеют разными хворями, лисы пробираются в курятники, а овцы покрываются паршой. Это происходит, разумеется, из-за зловредности ведьм, предающихся самой жестокой ереси и насылающих порчу на своих родственников и соседей, поэтому, без сомнения, многие видели в сапожничихе орудие демонов, а ее братья, желая избавиться от обременительной родственницы, тихо питали враждебность и над кувшином вина сокрушались о таком родстве. Наконец неприязнь соседей стала настолько велика, что несколько крестьян решили прокрасться в лачугу несчастной и пустить ей красного петуха, чтобы раз и навсегда избавиться от этой заразы. И они бы это непременно сделали, если бы один из них, по-видимому самый совестливый, не побежал в приход каяться в этом ужасном замысле. Тогда пастор, опасаясь, что не сумеет успокоить умы и обеспечить безопасность этой женщины, отправил ее в дорогу.

Я ответствую, что я не могу оценить правдивость этой истории, потому что я никогда раньше не слышала об этом человеке, его жене и ее злых родственниках. С сапожным делом меня связывают только сафьяновые башмачки, которые я привыкла носить во времена моей блудной юности, а теперь мне приходится довольствоваться деревянными сабо или обматывать ступни тряпками, которые хотя и берегут ноги от холода, но не защищают от шипов или острых камней. Словом, я не понимаю, зачем вы толкаете эту бедную сапожничиху в мою камеру. Я уже привыкла быть в одиночестве и не променяю его на компанию растяпы-мужа, который – как он уверенно заявляет – немедленно поручится за мою невиновность и в случае счастливого освобождения с лихвой оплатит расходы вашего гостеприимства, которые я сама никогда не сумела бы покрыть, а затем, проявляя супружескую верность, отвезет меня обратно в Сан-Челесте и будет обо мне искренне заботиться до конца своих дней, несмотря на очевидное сумасшествие, в кое я, без сомненья, впала. По его словам, после смерти жестокого брата он вернул утраченное имущество и поднял его из руин, так как горожане, те, что спаслись от чумы, и те, что после нее нахлынули в город, чтобы занять покинутые дома и площади, первым делом обращаются за обувью к сапожнику, который, как было сказано, – победил болезнь. Таким образом, вернув себе дом, имущество и зависть земляков – эту золотую цепь славы на груди каждого богатого горожанина, он страдает лишь из-за отсутствия жены. Ради нее – несмотря на все презрение к жителям гор и их обычаям – он добрался сюда, поэтому, как вы сами должны понимать, не собирается возвращаться с пустыми руками и по какой-то причине не будет слишком разборчив в кандидатках.

Такова правда, записанная со слов женщины, именуемой Ла Веккья, произнесенная добровольно и под присягой. По прочтении ее рекомая Ла Веккья подтвердила, что слова ее были записаны верно и точно, без ошибок, пропусков и искажений. Поскольку же сама она остается неграмотной, я, Ваккаро ди Соаве, помощник Его Святейшества епископа Урджело, председатель сего трибунала, свидетельствую вместо нее своей рукой.

Записано мной, Ваккаро ди Соаве, слугой и помощником епископа Урджело.

XXX

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в среду четвертого дня марта месяца, в праздник Святого Тоско, мученика, в пять часов, доктор Ваккаро ди Соаве, председательствующий в трибунале от собственного имени и в качестве помощника Его Святейшества епископа Урджело, приказал, чтобы женщина, известная как Ла Веккья, была снова доставлена из тайной тюрьмы и далее допрошена в соответствии с инструкцией.

Несмотря на вразумления и просьбы, она не хотела говорить и с плачем требовала привести ей монаха Аббандонато ди Сан-Челесте, коего она, несмотря на все препятствия и отсутствие дозволения, неоднократно ей представленные, упорно именует своим защитником.

Однако ввиду ее сумасшествия и чтобы она в конечном итоге призналась во всем, что ей известно по делу оного монаха Аббандонато ди Сан-Челесте, находящегося под стражей и во власти сего трибунала, ей оказали эту милость и привели его из тайной тюрьмы, запретив ему при этом под угрозой самого сурового наказания обмениваться с ней хотя бы единым словом, что он обещал, и слово свое неукоснительно держал.

Я вторично отрицаю, что приехала в Интестини после смерти мужа-сапожника и детей, изгнанная братьями, которые отказали мне в поддержке и крове. Неверно и то, что я бывала здесь раньше, сопровождая отца, когда однажды летом он остановил стадо на летних пастбищах неподалеку от Верме. Ничего подобного не могло быть, так как – что было сказано ранее неоднократно – при