Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Завтра будет видно, дитя мое, - осторожно ответил землевладелец. - Теперь ты взрослая девушка, поэтому не называй больше Антуана Дюкена так, как ты только что это сделала. В твоем возрасте это смешно.
Элизабет кивнула, изображая послушание, но внутри у нее все кипело. Нравоучения Лароша ее раздражали. И тут она почему-то вспомнила о маленьком белокуром мальчике Жюстене.
- Дедушка, милый, я могу задать еще один вопрос? - не без иронии сказала она.
- Я тебя слушаю.
- Горничная по имени Мадлен до сих пор у вас служит?
- Святые Небеса! Ты ее помнишь? По выслуге лет ныне она занимает пост домоправительницы и строгой рукой управляет остальной прислугой.
- И у нее есть племянник, не так ли?
Прошло десять лет, но Гуго Ларош возразил ей с тем же выражением недоумения на лице, что и Адела в свое время.
- Племянник, у Мадлен? С чего ты взяла? Она из тех детей, которых растило государство за свой счет. Ни братьев, ни сестер у нее нет, а если бы были, то мы бы знали: это было бы указано в документах, выданных государственными органами призрения.
Есть только кузены, да и то это родство очень далекое.
Элизабет растерялась и не стала продолжать расспрашивать дедушку. Что, если она неправильно поняла или Жюстен ей соврал? Но как тогда он оказался в детской в тот дождливый вечер?
Официант в черном костюме, с белой манишкой, принес десерт. Землевладелец, невидящим взглядом уставившись на творожное суфле, запеченное в особых керамических формочках-рамекинах и украшенное ванильным кремом, принялся перечислять челядинцев:
- До сих пор служит старик Леандр, садовник. Ему помогает Алсид, редкий болван. Мадлен распоряжается двумя прачками, помощницей кухарки и горничной. Дворецкий, Жером, рассчитался после смерти Венсана, который ведал конюшней. Ему на смену я нанял нового конюха, молодого парня, надежного и знающего. Я даже спросил у него совета, когда выбирал для тебя лошадь. Она и ему понравилась.
- Лошадь - для меня?
- Конечно! Будешь ездить на великолепной шестилетке англо-арабской породы, караковой масти.
- Но я не езжу верхом! - возразила девушка. - И вообще боюсь лошадей после несчастного случая, я же тебе рассказывала.
Тут Элизабет предпочла слукавить. Они с Эдвардом часто кормили черствым хлебом и сахаром вороного жеребца, которого запрягали в экипаж Вулвортов, того самого, который сбил ее с ног. Она с удовольствием его гладила, потому что очень быстро поняла: конь ни в чем не виноват.
- Боишься лошадей? - возмутился дед. - Глупости! Привыкнешь, это необходимо. Катрин была прекрасной наездницей. Она галопировала по полям, перескакивала через поваленные деревья, и все это - в дамском седле. Но, быть может, ты даже не знаешь, что это такое?
- Знаю. В таких седлах ездили женщины по аллеям Сентрал-парка, я смотрела на них из окна своей спальни. А еще видела их на гравюрах.
- Что ж, завтра увидишь его воочию. Я бережно храню седло твоей матери.
- Мама была хорошей наездницей, говорите вы? - удивилась девушка. - Она об этом не упоминала. Хотя я лишилась ее так рано, она просто не успела рассказать мне о своем детстве.
- Бабушка с превеликим удовольствием поведает тебе о том, какой чудесной была жизнь твоей матери до замужества, - сказал Ларош. - Не хочу оскорблять память твоего отца, Элизабет, но ему особо нечего было ей предложить.
«Кроме любви, большой любви, - подумала Элизабет, слишком шокированная словами деда, чтобы ответить вслух. - Бонни права: мой дед - человек холодный, бездушный и неделикатный».
Так и не прикоснувшись к десерту под предлогом усталости, она поднялась в номер. Гувернантка поспешила следом, извинившись перед Гуго Ларошем.
- Мадемуазель, как же нелегко вам пришлось! - вскричала она, едва переступив порог комнаты.
Элизабет плакала, сидя на краю кровати. Она промокнула глаза платочком, обшитым кружевами.
- Я считала себя более сильной, Бонни, - между всхлипываниями призналась она. - Все совсем не так, как я представляла. Одна мысль о том, что придется ездить верхом, меня убивает, не говоря уже о его ядовитых замечаниях! Если мне ежедневно предстоит выслушивать оскорбления в адрес папы, я лучше уйду жить к Дюкенам, на мельницу!
- Ну-ну, не плачьте так, мадемуазель, все устроится. Нелегко восстанавливать родственные связи после десяти лет разлуки и всех трагедий, которые выпали на долю вашей семьи. Напомните мне, племянник Мадлен - этот тот самый мальчик, который дал вам оловянного солдатика?
- Да, но выходит, мне это приснилось! Бонни, все кажется теперь таким далеким… Я могла попросту найти игрушку и взять ее с собой.
- Тут я с вами не соглашусь. Вы не раз рассказывали про этого мальчика, которого видели в детской, в старом замке.
- Может быть, но при деде я больше об этом говорить не буду, а то он опять грубо меня одернет.
- Вы совсем выбились из сил. Давайте-ка помогу вам снять платье и корсет!
Жесты у Бонни были материнские, очень ласковые. И ее голос проливался, подобно бальзаму, на измученное сердце девушки.
- Через день-два вам полегчает. Наверняка бабушка окажется и ласковее, и не такой строгой, как мсье Ларош. К тому же у вас есть еще один дед и братья отца. Они встретят вас с распростертыми объятиями.
- В этом я не сомневаюсь. Бонни, что бы я без тебя делала?
- Вы мне уже это говорили. Я тут, крошка моя, и я никогда вас не покину. А теперь ложитесь. Завтра, как следует выспавшись, почувствуете себя лучше.
Устроившись на кровати и натянув одеяло до самого носа, Элизабет все плакала и плакала. Ее внезапно накрыла тоска, в том числе и по нью-йоркской жизни. Не по роскошным апартаментам в Дакота-билдинг она скучала и не по размеренной и приятной жизни девушки из обеспеченной семьи. Она скучала по Мейбл и Эдварду.
«Ма, па, вы любили меня, как родную! - говорила она себе. - Вы подарили мне столько любви, и я лишь теперь понимаю: удочерение - не формальное свидетельство, а обязательства, и их вы приняли всем сердцем!»
Вспомнилась сцена прощания на пристани, несчастное лицо Мейбл, чьи тонкие пальчики дрожали, когда она обхватила ими лицо Элизабет.
«А па приказал доставить на борт этот огромный букет белых роз, чтобы я смогла почтить память мамы. Это так трогательно!»
