поддержки, блуждал по городу. И видел перед собой лишь еще не выполненные предстоящие задачи, бездонные колодцы незавершенных дел. И под крепостными стенами ко мне пристала какая-то женщина…

Он удивился, но явно заскучал:

– Она тебе нравилась?

– Конечно. Немного. По правде говоря, она не вызвала у меня желания, но открыла мне, что оно уже существует в моем сознании и теле и требует удовлетворения. И я вдруг услышал зов, хотя только что ощущал лишь свои опасения и тревоги. И что же? На рассвете, радостный и исполненный бодрости, я осознал, что мое желание вырядилось в тоску, и я попросту принимал его напряжение за беспокойство.

Он вздрогнул. Я поспешно подошел поближе.

– Тебе бы следовало попробовать, Нимрод. У тебя живут самые прекрасные женщины на земле.

– Может быть… – промямлил он, недоверчиво выпятив нижнюю губу.

– Ты что, боишься женщин?

Он напрягся:

– Нисколько.

– Ты боишься, чтобы женщина взглянула на тебя?

Есть! Этим вопросом я как будто нанес ему удар кинжалом: он растерялся и заметался между гневом и желанием исповедаться.

– С чего бы мне опасаться женского взгляда?

– И правда, с чего? Внешность у тебя… редкая… внушительная… привлекательная.

– Правда?

Ему с трудом удавалось сдержать дрожь. Я затронул уязвимое место: Нимрод ненавидел свою внешность; считал, что не может вызвать желание.

– Могу ли я задать тебе другой вопрос, Нимрод? Ты себя любишь?

– Что?

– Ты любишь рассматривать себя?

– К чему подобный вопрос?

– Почему ты на него не отвечаешь? Я целитель и хочу помочь тебе.

Он замкнулся. Я настаивал:

– Любая женщина была бы счастлива оказаться в твоей постели, Нимрод.

– Лучше бы нет.

Он встал и направился к внутренней двери, противоположной той, возле которой были выставлены его стражи.

– Прощай, Нарам-Син. Я призову к себе Гунгунума. И вместе с ним найду способ ускорить строительство. Благодарю тебя за советы.

Не оборачиваясь, он в знак прощания махнул рукой и исчез. Кое в чем я преуспел, но досадовал, что осуществил лишь часть своего замысла. Я двинулся к выходу. Когда я уже переступил порог, позади раздался голос Нимрода:

– Выбери ее для меня.

Я резко развернулся:

– Прости, что?

Из глубины комнаты он воскликнул:

– Выбери ее для меня. Пойди в женский флигель. И реши, с которой из них я пересплю. Я полностью доверяю тебе.

* * *

– Какая из всех самая веселая?

– Что?

Главный евнух Бальмунамхе нахмурился. Он упорно предлагал, чтобы женщины друг за дружкой прошлись передо мной, а я укажу ту, что меня привлекла. Я в четвертый раз отказался:

– Я выбираю не для себя, Бальмунамхе, мне нужна та, что прельстит царя.

– Ему ни одна не понравилась. Нимрод никого не любит сильнее, чем свой меч.

– Тогда для чего он собирает этих красавиц?

Уклонившись от ответа, евнух выпятил губы. Он уже давно отказался от попыток проникнуть в эту тайну.

– Помоги мне, Бальмунамхе. Поскольку все они одинаково хороши, мой выбор будет зависеть от их нрава. Которая из них легче переносит неволю? Которая нашла в себе силы расцвести? Кто из них смеется и шутит?

Он поскреб бритый череп.

– Таких две… Сидури и Нибаба.

– Уроженки Бавеля?

– Да.

Это показалось мне аргументом в их пользу; жительницы Бавеля были более склонны к сладострастию, чем чужестранки. Вдобавок обе восторгались Нимродом, царем царей.

– Возраст?

– Шестнадцать лет.

– Девственницы?

Замахав руками с унизанными перстнями толстыми пальцами, Бальмунамхе выразил целомудренное негодование:

– Откуда мне знать?

Я ухмыльнулся:

– Ты это знаешь, Бальмунамхе: ты спишь с большинством этих женщин.

Он сделал вид, что оскорблен, закутался в свои вышитые одежды, нахохлился по-совиному и визгливо завопил, нарочито подчеркивая свои женские признаки. Я дал ему проораться и между двумя бранчливыми воплями вставил:

– Целителя не обманешь. Ампутация яичек не лишает ни желания, ни возможности удовлетворить его. Разница лишь в том, что ты не в состоянии произвести потомство. Женщинам нравится, верно?

Ему надоело запираться, он покраснел; этот румянец свидетельствовал о его гордости самца.

– Не путай меня с Нимродом и отвечай спокойно. Которая из них девственница, Сидури или Нибаба?

– Никто.

– Отлично. А более бесстыдная?

Он не понял, и я выразился иначе:

– Которая больше трахается?

– Чаще или с большим числом партнеров?

Его вопрос несколько озадачил меня: я искал пылкий темперамент, не понимая, в чем заключается его основной признак. Бальмунамхе пришел мне на помощь:

– Сидури коллекционирует любовников, которые время от времени сменяются. А вот Нибаба перепихнулась много раз, без разбору и со всеми, включая пленниц.

– Вот та, которая мне нужна!

Спустя некоторое время он представил мне Нибабу. Она оказалась на редкость аппетитной. Небольшого роста, живая, с мясистыми бедрами и грудью и с тоненькой талией и пухленькой мордашкой, на которой искрились глаза и блестел ротик. Все в ней было маленькое и миленькое: ушки, носик, жемчужные зубки – она умиляла, прежде чем очаровывала: ее хотелось одновременно стиснуть в объятиях и защитить. А главное, ее бледно-розовая кожа казалось такой тонкой, что руки сами тянулись погладить ее. Нрав был под стать внешности: простодушная, чувственная, развратная, игривая и томная, она подошла так близко, что я ощутил ее аромат, ее тепло и энергию, как будто мы резвились в постели. Ее эротическая откровенность сметала все преграды; взглядом и вертлявостью Нибаба дала мне понять, что не прочь уцепиться за меня, как плющ за стену.

Я в нескольких словах объяснил ей, что она проведет ночь с Нимродом.

– Он меня выбрал?! – воскликнула она.

– Тсс! Не рассказывай об этом другим женщинам. Тебе-то приятно похвастаться, а они опечалятся.

Она робко возразила:

– Все девушки у нас в доме – мои подруги.

– Они будут завидовать.

– Кому? Мне?

Она прыснула:

– Скорей Нимроду! Я ведь с ними резвилась, так что некоторые думают, что я принадлежу им. Забавно, правда?

– А кому ты принадлежишь?

– Естественно, Инанне!

Я препоручил заботы об этой очаровательной девушке Бальмунамхе, а тот отвел ее в бани, чтобы она подготовилась, призвал дворцового портного, отпер сундуки с украшениями и одел ее в золото[61]. Сам же я воротился в Сад Ки.

Мы поужинали во дворе, а когда Маэль уснул, я предложил Авраму забраться на самый верх старой башни и полюбоваться видом.

В небе царила луна. Пронизывающая, отягощенная влагой прохлада, наверняка поднимавшаяся от каналов, покрывала наши тела почти неощутимой испариной. Из комнаты Инанны мы наслаждались двумя зрелищами: небом над нами и Бавелем у нас под ногами. Аврам созерцал первое, я – второе.

Множество зданий, нагромождение террас, изобилие статуй и извилистые линии стен – все ночью менялось, становилось более органичным, чем под солнцем,