Оба они часто встречались вечером в венских кафе, вели ни к чему не обязывавшие в то время «социалистические разговоры». Встречи продолжались и в Берлине, имея в виду, что Гильфердинг жил одновременно в двух столицах, являясь авторитетным теоретиком социал-демократических партий и Германии и Австро-Венгрии. Во время одной из встреч Троцкий познакомился с лидером британских лейбористов, будущим премьер-министром Англии Рамзеем Макдональдом, причём переводчиком при их беседе был знаменитый Эдуард Бернштейн, которого клеймили за «ревизию» учения Маркса и Энгельса. В то время Троцкий относился с пиететом к «китам» международной социал-демократии. Пройдут, однако, годы, и он представит своё тогдашнее настроение в совершенно ином виде: «Сейчас я не помню ни вопросов, ни ответов, так как они не были замечательны ничем, кроме своей банальности. Я мысленно спрашивал себя: кто из этих трёх людей дальше отстоит от того, что я привык понимать под социализмом? — и затруднялся ответом»[567].

Примерно то же Троцкий писал о другом видном социалистическом деятеле Карле Реннере. Признавая его, как и других видных австрийских социал-демократов, «образованным марксистом», Троцкий с явным ракурсом истории, «опрокинутой в прошлое», писал, что тот не был способен применять методы Маркса, как только речь заходила о больших политических вопросах. Однажды Троцкий и Реннер засиделись в кафе до поздней ночи. Трамваи в Хюттельдорф уже не ходили, и Реннер предложил заночевать у него. По дороге и в доме Реннера речь шла о перспективах развития России, и Реннер высказывал мысли о том, что система, складывавшаяся в стране после государственного переворота 3 июня 1907 г., проведённого под руководством премьер-министра П.А. Столыпина, соответствовала развитию производительных сил страны и имела шансы удержаться.

Троцкий возражал. Он высказал мнение, что в России произойдёт вторая революция, которая, скорее всего, поставит у власти пролетариат. Иначе говоря, даже в беседе с австрийским социалистическим лидером Троцкий пропагандировал своё детище — перманентную революцию. «Помню беглый, недоумевающий и снисходительный взгляд Реннера под ночным фонарём. Он, вероятно, считал мой прогноз невежественными бреднями…»[568]

Ни с кем из руководящих деятелей австрийской социал-демократии Троцкий, однако, по-настоящему близко не сошёлся, хотя в эти годы он состоял одновременно в российской и австрийской социал-демократических партиях, участвовал в собраниях и демонстрациях, сотрудничал в немецких и австрийских газетах и журналах и выступал с политическими докладами на немецком языке. Из австрийских социалистов выше всех он ценил Виктора Адлера. Однако и его «темперамент борца расходился в австрийской сутолоке по мелочам». Троцкий вспоминал, как во время Штутгартского конгресса Интернационала Адлер будто бы в шутку, но на самом деле «не только» шутливо говорил, что политические предсказания на основе Апокалипсиса ему приятнее, чем «пророчества на основе материалистического понимания истории»[569].

Сомнения касательно марксистских пророчеств свидетельствовали об определённой трезвости ума австрийского социалиста, которую он не стеснялся откровенно выражать. Троцкий же высказывал решительное несогласие с Адлером. Он не представлял себе политической деятельности и духовной жизни вообще без широкого исторического прогноза. Но что скрывалось за этим стремлением к революционным прогнозам? Можно ли полагать, что революция 1917 г. была подтверждением этих пророчеств и тем более концепции перманентной революции? Во всяком случае, реальное развитие событий в России начиная с 1917 г., только на самом начальном этапе, казалось бы, подтверждало «перманентное» пророчество Троцкого. Далее же водоворот кровавых событий повлёк его за собой, превратив в орудие того самого «заместительства» класса партией, партии — её руководством, а руководства — единоличным лидером, против чего он столь рьяно сражался в годы, предшествовавшие первой российской революции. О своём самом трезвом, самом правильном и действительно состоявшемся пророчестве Троцкий предпочитал более не вспоминать.

Тесные связи в Вене были установлены с русским эмигрантом Семёном Львовичем Клячко — народником, а затем марксистом, являвшимся членом Австрийской социал-демократической партии, но сохранившим дружбу и с русскими политическими беженцами, причём разных направлений. Троцкий писал о С.Л. Клячко, что у него были все данные, чтобы стать выдающимся политическим деятелем, но не было необходимых для этого недостатков[570]. Неформальные отношения у Троцких установились с супругой Клячко Анной Константиновной. Когда С.Л. Клячко в 1914 г. скончался, Троцкий откликнулся заметкой, в которой писал: «Он с одинаковой готовностью поддерживал все фракции, и за гостеприимным вечерним столом, в кругу его семейства, пребывали в течение ряда лет представители всех течений и оттенков русского социализма»[571].

Энергичная А.К. Клячко Троцким буквально покровительствовала. Позже, когда началась мировая война и Троцкий вынужден был срочно покинуть австрийскую столицу, А.К. Клячко взяла на себя все заботы по «ликвидации» его имущества, забрав себе домой наиболее важные и ценные личные вещи, фотографии и т.п.[572] Гостеприимный вечерний стол Клячко Троцкому тоже был совершенно нелишен. После рождения второго ребёнка его семейный бюджет стал напряжённее, и Троцкие через некоторое время вынуждены были переселиться в более дешёвый жилой рабочий район Зиверинг, который, правда, со временем обрастал дорогими домами и постепенно превращался в место комфортабельного жительства. Но происходило это уже накануне мировой войны, и Троцкие просто не успели расстаться со вздорожавшим жильём, когда вынуждены были покинуть австро-венгерскую столицу. С деньгами было плохо. В письме жене из Парижа 23 декабря 1911 г., где Троцкий выступал с рефератами, лектор жаловался на неприлично потрёпанную одежду: «Брюки мои как раз дотянулись до Парижа. Но — увы! — мне приходится купить и пальто: вся подкладка в рукавах оторвалась, вешалка вырвалась с бархатом и обшлага совсем обтёрлись. Поэтому я тебе ничего не посылаю. Надеюсь тебе выслать 27 [декабря] франков 50, а может и больше. Я просил Олю [Каменеву — сестру Троцкого] выслать к 1-му [января] нам 50 руб., но не знаю, сможет ли она»[573].