Так и сказал «прерогатива», меня всего аж пробрало от его полуночной предупредительности.

– С чего это ты об УПК забеспокоился? – я только глаза продрал, не очухался ото сна и с аппаратом на кухню перебрался, чтобы Очаровашку не разбудить. – Ты давай как есть. А на шёпот почему перешёл? Не замечалось за тобой деликатности. Кончай в бирюльки играть. Признавайся, чего опять твои внутренние органы накуролесили?

– Угадал.

– Вы же операцию по задержанию Князева проводили?

– Нет больше Князева.

– Сбежал?

– Слава Глотов над его телом колдует.

– Как?!

– Похоже, придушен… а может, и отравлен.

– Вот чёртов круг!

– Но это не главное. Ты бы присел там.

– За меня не беспокойся. Я уже начал привыкать к чудесам в нашем деле.

– Цирк какой-то…

– Ты толком объясни.

– Семёнов эту парочку… – Донсков совсем стих, мне показалось, он языком уже трубку лизал.

– Что, что? – заорал я.

– Семёнов, младший лейтенант, – шептал Донсков. – Викентия Игнатьевича с дамочкой этой до самой квартиры сына довёл… Не трогал.

Я заикнулся было опять со своими вопросами, но он зашипел на меня по-змеиному, видно, аппарат совсем близко от той особы находился и он опасался, чтобы она не услышала нашего разговора.

– И в квартиру позволил им войти, – помолчав, продолжал капитан. – Те свет зажгли на кухне… Семёнов меня стал дожидаться, а надо было их брать…

– Ну?

– Влетели мы, а она одна при лампе сидит, будто нас поджидает.

– А Викентий?

– Пропал.

– Как пропал? Из закрытой квартиры?

– Мои оперá на всех окнах как грачи.

– Значит, спрятался. Чего психовать?

– Приезжай. Нет его нигде. Мы уже обшарили всё кругом.

– Не злой дух. Куда он мог деться. Её тряхните.

– Вот тебе и звоню, – Донсков перевёл дыхание, словно тяжкий груз с себя свалил. – Вы следователи, вы и включайтесь. Самая пора. У меня уже голова кругом пошла.

– Я всё же Павла Никифоровича подыму.

– Делай, как знаешь, Данила Павлович. Только поспешайте. Машину я к тебе послал, пока мы с тобой тут… она уже у подъезда, наверное…

Федонин к моему удивлению особо не ахал, не удивлялся тому, что я ему рассказал, пока мы в «воронке» по пустым ночным улочкам мчались, только кивал изредка, словно заранее обо всём догадывался. Когда я совсем выдохся и завершил тревожные свои повествования, он закурил и тут же закашлялся.

– Да перестаньте вы курить, Павел Никифорович! Утренняя папироска самая опасная, а уж ночная!.. Сейчас крыша подымется от дыма и взлетим.

– Быстрей на месте будем, – буркнул он, но папироску пригасил и выбросил, слегка приоткрыв дверцу – я его на переднем сиденье разместил, на заднее да ещё ночью с его ногами трудно забираться.

– Чего же вы молчите? – не терпелось мне. – И у вас никаких соображений?

– А какие тебе соображения нужны? – Федонин опять задохнулся в тяжёлом кашле, но голос у него прорезался, злой стал и чужой. – Юрий дров наломал. Взгреет его генерал.

– Козла отпущения найдут…

– Следовало сразу всех брать на квартире у этого… бывшего агента, – заскрипел недовольным тоном старый лис. – Как не догадаться? Разве простит отец смерть сына? Где это видано! Этот… Кровосос-то?.. Убивец?.. Иван Грозный! Как паршивца своего ненавидел?.. А когда клюкой башку ему разбил, так до утра на руках и нянчил. Не зря Илья Ефимович его в той позе запечатлел на века… Был в Третьяковке?..

– Где? При чём здесь Репин и Третьяковка? – меня встревожили его странные и совсем не к месту рассуждения, но я скостил на ситуацию, на поздний час, возраст, но всё же конкретизировал его внимание. – Сейчас все на ушах стоят – куда Дзикановский делся? Генерал, конечно, пока ни слухом ни духом. А доложили б, здесь уже всё управление носом землю рыло!

– Может, ещё придётся, – буркнул Федонин.

– Что? – плохо разобрал я.

– Ты знаешь, у меня тогда ещё мыслишка мелькнула.

– Какая мыслишка? Когда?

– Когда я боты свои чуть ни откинул в их логове.

– В каком логове?

– Не улавливаешь? Спишь, боец?

Весь не в себе отвернулся я от старого лиса, он ещё и издеваться надо мной вздумал своими подковырками!..

– Квартира, куда нас везут, их логово и есть. Он сюда подыхать притащился. Как гадюка, яд выпустила и в свою нору схоронилась. Теперь я в этом не сомневаюсь. Раньше-то в этой квартире он сам проживал, агент секретной службы Викентий Игнатьевич Дзикановский. А новую квартиру выбил, переехал с прислугой, сына здесь оставил.

– Вам это почтой прислали? – горько пошутил я.

– Только что, старый дуралей, докумекал. Когда отраву здесь отыскивал, что-то в моей головушке шевельнулось. Если б сразу проняло!.. Но теперь ругай себя, не ругай… – он повёл лохматыми бровями. – Время упущено.

– И что же следует из ваших глубокомысленных размышлений?

– А вот приедем, узнаешь.

– Уж не хотите ли вы сказать?..

– Вот именно.

– Тогда готовьтесь на выход. Подъезжаем.

– Уже?

Семёнов встретил нас у квартиры Дзикановских и бросился открывать дверцу «воронка» перед старшим следователем. Но Федонин, злой, как полсотни диких псов, пнул дверцу ногой так, что та сама распахнулась, и выбрался из машины без посторонней помощи. Он и выглядел свирепо, близко не хотелось подходить. Мы старались не смотреть друг на друга и со стороны похожи были, наверное, на двух разодравшихся пингвинов. Особенно старый лис, когда он отстранил Семёнова и решительно закосолапил от входной двери вдоль стены дома. Я, не раздумывая, проследовал за ним. Так, под пристальные взгляды оперативника, взиравшего на нас с удивлением и испугом, мы друг за другом протопали медленно и сосредоточенно вдоль внешней стороны стен квартиры Дзикановских. Я старался не упускать из вида всё, на что он обращал свой строгий взгляд. Что он искал, известно было ему одному, но вскоре краешек догадки коснулся и меня, но, ещё сомневаясь, посчитал я лучшим держать рот на замке. Не верилось в его затею. Уж больно выглядело всё неправдоподобно, как в бульварных детективах.

Закончив со стенами и местностью около них, таким же образом мы обследовали весь внутренний дворик, потом вышли за ворота и оттуда отправились озирать местность возле стен, выходящих на улицу. У Дзикановских на улицу выходила одна стенка с маленьким оконцем. Это было кухонное окно, задёрнутое занавеской; оно тускло светилось; не удержавшись, я заглянул в щёлку, но тут же отпрянул: подперев голову обеими руками на меня в упор смотрело, вы не поверите, прямо-таки сова – круглое лицо той самой особы, турчанки или иранки по имени Мирчал, поражало оно тяжёлой скорбью и отчаянием, губы плотно сжаты, глаза закатились в чёрных глазницах. Рядом у керосиновой лампы сидел капитан Донсков и что-то ей говорил. Он был ко мне вполоборота, но я видел, как зло дёргался его рот. Над женщиной возвышался старший лейтенант Фоменко с автоматом наперевес. Кулак Донскова равномерно ударялся по крышке стола, но стука я не слышал, только лампа дрожала и помигивала, нещадно коптя. Но никто этого не замечал.