Он отставил чашку и встал:

– Благодарю за чай, княгиня. Пора!

– Пора? – повторила она, вскинув на него вновь повлажневшие глаза, и, когда тот направился к дверям, тайком перекрестила французу спину православным крестом.

Его сиятельство смотрел на книгу: на щеках разгорались багровые пятна.

– Это невозможно, – сказал он.

– И между тем… – Де Бриак позволил себе опуститься на стул напротив, поскольку ошеломленный хозяин кабинета, похоже, забыл о вежливости. Нервными пальцами вынул из ящика стола янтарный мундштук, но не торопился зажечь его. Лишь перевел взгляд с экслибриса на де Бриака.

– И вы нашли это в моей библиотеке?

Де Бриак кивнул и задал, в свою очередь, вопрос:

– Поль Липецкий, полагаю, ваш брат?

– Старший. – Князь глядел в окно. – Вы думаете, – начал он после паузы, – мертвые девочки?..

– Я мало понимаю в этой истории, – пожал плечами де Бриак. – Но думаю, дочь ваша думает именно так.

– Невозможно, – повторил князь. – Эдокси ни разу не видела Павла, она ничего о нем не знает!..

Он вскочил и, все так же истово сжимая бесполезный мундштук в ладони, бросился, припадая на левую ногу, мерить шагами пространство между столом и окном.

– Хорошо. – Князь встал перед де Бриаком. Подбородок его чуть подрагивал, и, дабы сдержать эту дрожь, его сиятельство напрягал, играя желваками, челюсти, – я расскажу вам, ежели иначе никак не доказать, что вы ошибаетесь.

И князь опять сел, устремив немигающий взгляд на печать экслибриса.

– Павел всегда отличался блестящими способностями – к языкам, точным наукам, философиям и прочим штудиям. Я с детства желал стать гусаром, но он… Родители чаяли видеть его по меньшей мере министром, правой рукой государя! И были весьма удивлены, когда он также выбрал для себя военное поприще.

– Но почему? – Этьену, вынужденному идти в армию, подобный выбор был странен.

– Он говорил, – пожал плечами князь, – что на войне человек слаб. Брат с детства обожал итальянские кукольные представления – знаете венецианские марионетки?

Де Бриак кивнул: во время церковных праздников кукловоды ходили из города в город по всей Европе, собирая вокруг детвору; пускал их в Блани и его отец.

– Думаю, он имел в виду, что ими проще управлять. А манипуляции были с младых лет любимой забавой Поля. – И князь потемнел лицом, вспоминая те забавы. – Впрочем, смелости брату было не занимать, так что и здесь достиг он немалых успехов. К тому же весьма выгодно и, как нам казалось, счастливо женился. Все поменялось, когда он решил привезти домой из похода, кхм, еще одну супругу. И так стал двоеженцем, отставником и помещиком. Александрин… – Его сиятельство махнул ладонью, и Этьен не сразу понял, что речь идет о Дуниной матери. – С тех пор отказалась его видеть, полагая источником разврата, оказывающим, – тут князь попробовал усмехнуться, – на меня пагубное влияние. Так отношения наши прекратились. Впрочем, мы и раньше не особенно ладили… – Сергей Алексеевич вздохнул, хмуро поглядел на цветущие липы подъездной аллеи. – Однако окончательным разрывом послужила смерть обеих его супруг.

– Что произошло?

– Они покончили с собою.

– Они? – замер де Бриак. – Вместе?

– Да, – вскинул на него глаза Сергей Алексеевич и сразу отвел взгляд. – На самом деле они убили друг друга. Однако это действительно произошло одновременно. За семейным ужином.

Ошеломленный де Бриак уставился на князя: что значила его банальная фамильная тайна в сравнении с тем, что многие годы держал в себе его сиятельство?

Будто угадав мысли собеседника, Липецкий поморщился, шумно выдохнул через нос:

– Уездный предводитель дворянства долго покрывал эту историю. Думаю, его удерживала, кхм, некоторая дворянская и воинская солидарность. – И пояснил: – Оба бились с турками на Кинбурнской косе.

Де Бриак кивнул: боевое братство, вполне естественно.

– Выдали же брата беглые крестьяне – в своих землях он лютовал. Началось судебное разбирательство. – Князь вынул огниво и, наконец, закурил. – Дальше все просто: по смерти родителей я стал ближайшим родственником и сделался опекуном брата. Учитывая заслуги семьи нашей перед отечеством, его ранения, а также признав брата неполным умом, удалось избежать каторги. – Князь постучал сухими пальцами по столешнице. – После врачи говорили, что Павел не способен испытывать ни сострадания, ни любви. Никаких чувств. Редкая аномалия. В этом, впрочем, и заключалось все безумие… Но о ту пору принято было определять поврежденных рассудком в монастыри, дабы изгнать из них духа тьмы. – Князь, сбоку запустив себе в рот янтарь, порывисто втянул дым. – Я выбрал Тобольск, и не дай Бог вашему императору добраться до тамошних мест, – Липецкий усмехнулся. – Это, мон шер, отнюдь не Париж. – Но усмешка князя быстро исчезла, и он еще раз глубоко затянулся. – Мне мнилось, тамошние суровые нравы и святость монастырской жизни изгонят из него нечистого…

Де Бриак поднял бровь: удивительно, как в просвещенном веке они еще способны потакать своим суевериям! Князь же, вновь усмехнувшись на французов скепсис, закончил:

– Однако случилось иначе: это мой брат призвал в далекие сибирские пределы Князя тьмы.

– Что произошло?

– Подробности мне неведомы. Единственно результат. Павла изгнали из монастыря, словно провинившегося ученика из пансиона. Не смирившись с положением дел, взялся я опробовать иной, научный способ, определив его в московскую лечебницу. Не стану утомлять вас рассказами про тамошнюю грязь, оковы и голых по пояс людей, что сидели в общих камерах, воя, визжа, царапая лицо руками… Но, жертвуя больнице, я смог оговорить для Павла пристойное содержание: я надеялся, что, навещая брата, смогу вместе с опытными лекарями исцелить душу несчастного… – Он помолчал. – За семь лет, что Поль провел в лечебнице, он ни разу не согласился со мной встретиться. Когда же, по моей настойчивой просьбе и без его ведома доктор Кибальчич наконец организовал мне аудиенцию, окончилось сие весьма плачевно.

Князь нервно дернул ногой, кинул сумрачный взгляд исподлобья на майора, но все-таки продолжил:

– Поначалу брат весьма доброжелательно расспросил меня о супруге и детках, а я, счастливый его добрым ко мне расположением, изложил все семейные новости. А после… после с разительным спокойствием взял у прикроватного стола Священное Писание и поклялся на нем самою страшною клятвой, что отомстит мне на этом или на том свете. – Князь как-то жалко, совсем по-стариковски улыбнулся. – Видите ли, майор, Павел был уверен, что не сирые его холопы, а я, брат, предал его, организовал дознание и суд, дабы заточить в лечебницу и на правах опекуна пользоваться его частью состояния…