Де Бриак сглотнул: дядюшка Эдокси – одержимый жаждой мести безумец. И чувства к племяннице у него вовсе не родственные. Черт бы побрал его сиятельство с его семейными тайнами!

– Где он сейчас? Где сейчас ваш брат?

– О, не волнуйтесь, майор, – в надежном и далеком месте.

– Насколько надежном, князь? И если далеком, то как книга оказалась в вашей библиотеке?

– Возможно… – князь потер переносицу, – во время позапрошлогодней охоты. – Сергей Алексеевич вновь вздохнул: признавать собственную недальновидность перед французом не хотелось. – Два года назад Павел наведывался в Трокский уезд.

– В уезд, но не в Приволье?

– С момента его определения в Зоннерштайн, по настоянию московских врачей, я решился, майор, испробовать наимоднейшую европейскую методу. – Де Бриак нетерпеливо кивнул: заведение было известным, – брат впервые написал мне нежное, подробное письмо. Душа его, я уверен, излечилась, в том числе и от гнева ко мне. Понимая, насколько его визит будет тягостен для Александрин, Павел предложил воспользоваться гостеприимством любого из наших соседей, дабы мы могли наконец увидеться.

– И кто же из соседей оказал себе честь, приняв у себя князя Поля?

– Все понемножку: проще всего мне было объяснить свои семейные обстоятельства Дмитриеву. Сверх того, Аристарх Никитич – холостяк, а значит…

– …нет опасности, что через его супругу о визите узнает княгиня Александра, – нетерпеливо закончил за него де Бриак: дальше, дальше!

– Именно, майор. Визит Павла пришелся также на охоту, организованную бароном.

– И на убийство первой девочки два года назад. Столь же сходное с теми, что случились этим летом.

– Да, но мой брат никак не может быть в сем замешан. – Князь выдвинул ящик стола орехового дерева и вынул конверт: – Едва ли в начале июня мне пришло второе письмо. В швейцарской Саксонии бушует холера, и замок находится на строжайшем карантине. Письмо писано по-французски. Ознакомьтесь, ежели угодно.

Но де Бриак, так и не взглянув на протянутый ему конверт, лишь молча смотрел на князя, словно и не видя его сиятельства. Волна паники ударила в грудь, перехватило дыхание: где она? Что с ней? Он сжал кулак, и дрожь в пальцах ушла. Прочь, слабость. Ему нужны все силы – времени мало. Возможно, его и вовсе не осталось.

– Майор? – окликнул его Липецкий.

Де Бриак шумно выдохнул – затрепетали крылья крупного носа – и, не попрощавшись, быстрым шагом почти выбежал из кабинета. Хлопнула дверь, и в ту же минуту до князя донесся поминальный звон.

Князь вздрогнул и перекрестился, отгоняя мысли о пропавшей дочери.

Задумаемся и мы: пройдет еще месяц, и по всей России-матушке наступит предгрозовая тишина: не раздастся ни красного, ни венчального Божьего зова. Колокольная медь деревенских церквей пойдет на переплавку. И вскоре церковный звон заменит грохот орудий. А едва окончится война, пушки вновь обернутся колоколами – с торжественной надписью: «Во славу русского оружия». Так уже случалось после турецких кампаний, где служил наш герой, и после Семилетней войны, в которой наверняка участвовал его дед… Будет и после войны с Наполеоном, и дальше, год за годом, все ближе и ближе к нашей реальности, в которой войны уже не требуют меди, а требуют расщепляющего атом урана и плутония… Но мы останемся при своей красивой метафоре, этой вечной смене лучшего и худшего в человеке: звона и грохота, колокола и пушки, войны и мира.

– Не откажетесь, князь, одолжить мне подробные карты уезда и губернии? – прервал тем временем задумчивость князя вновь вставший перед ним бледный майор с блестящими черными глазами. – Доктор забрал с собой мой сундук с документами.

* * *

Primus. Письмо могло быть отправлено любым доверенным лицом безумного Авдотьиного дядюшки – месяцем позже.

Secundus. Нет никакой возможности проверить наличие эпидемии холеры в Саксонии.

Tertius. На границах империи нынче творится такая неразбериха, что любой мог пересечь ее не будучи замеченным и без единого документа.

И наконец. Quartus. Место. Логично было бы предположить, что месье Поль поселился у того же соседа Дмитриева – на то указывала и погибшая на границе с его имением горничная. Но убийца, за которым они гонялись уж без малого две недели, по сю пору не оставил им ни единого следа. Было бы глупостью в таком случае не донести девушку до близкого места, где ручей впадает в реку. Последняя, в свою очередь, с большой долей вероятности прибила бы покойную к отмели – той самой, где он совсем недавно стрелялся с Габихом. Сумасшедший князь, тут же пришло Этьену в голову, мог также укрыться у своего приятеля по охотничьим забавам, барона. Но великолепный габиховский чертог сгорел дотла, а девочки продолжали пропадать. Итак, какова диспозиция? На открытом месте велика вероятность столкнуться с неприятелем. Все соседние с Привольем дома в любой момент могут подвергнуться мужичьей либо французской осаде. В лесах же нынче хозяйничают партизаны. Они же способны по чистой случайности обнаружить и самую уединенную хижину в глубине чащи.

К тому же – де Бриак был в том уверен – старый доезжачий прав. Причина, по которой ни один из здешних породистых нюхачей-псов так и не смог ничего отыскать, – река. Убийца не идет за жертвой. На охоту и с охоты он плывет, осуществляя свои набеги глубокой ночью или ранним утром, так ни разу не спугнув жителей прибрежных деревень. И наконец, главное: именно на лодке он оказывается в том роковом водоеме, где на дне лежит столь искомый, но так и не найденный ими песок.

И Этьен с видом генерала, собравшегося изучить порядок будущего сражения, расстелил на столе одолженную князем подробную карту.

* * *

Довольный заданием Николенька то и дело сбивался на радостный бег. Но, оборачиваясь на де Бриака, укрощал щенячью стремительность в попытке придать шагу взрослую степенность. К материнским слезам Николя решил отнестись с мужскою снисходительностью – уверенный, что сестра не пропала, а отправилась на поиски восхитительных приключений. И был даже втайне обижен на Эдокси, что та не взяла его с собой. Впрочем, быть толмачом для французского офицера, героя наполеоновских войн, да еще и почтительно называющего Николеньку князем, оказалось делом тоже весьма волнующим. И сейчас они направлялись к папенькиной псарне, о чем уже свидетельствовали крепкий запах со все приближавшимся лаем.

– Уверяю вас, майор, – почти весело повторил Николя сказанное им уже дважды, – лучше Андрона никто не знает здешних мест.

Прикрыв лицо дырявой поярковой шапкой, старый доезжачий спал прямо на сваленной у псарни и предназначенной для выстила собачьих клетей соломе. Андронов храп с подсвистом естественной нотой вплетался в тявканье и визг его питомцев. В дверях псарни прекрасным видением показался дурачок Захар, улыбнулся, обнажив десны, юному князю и майору и побрел себе за псарню с ведрами, полными собачьего фуража: пшенной кашей с рубленым говяжьим желудком.

Де Бриак подошел и двумя пальцами осторожно поднял с лица старика шапку. Тот, последний раз с посвистом всхрапнув, распахнул затуманенные сном глаза, а увидев склонившегося над ним французского офицера, от неожиданности повалился со своего соломенного ложа на землю.