Каким зловещим бы ни казался мне визит в такое дикое, мрачное и безнадежное место, все затмила подлинная тревога, когда Ласло наконец поведал, кому мы обязаны этим путешествием.

– Глупо было не вспомнить о нем сразу, – сказал он, когда поезд лязгал вдоль Гудзона, а за окнами разливался приятственный закат над сочной зеленью окрестных холмов. – Разумеется, прошло уже двадцать лет. Тогда мне казалось, что я его не забуду никогда. И я должен был сразу сообразить, едва увидел тела…

– Ласло, – резко прервал его я, тем не менее, радуясь, что мой друг все же разговорился. – Теперь, раз уж вы втянули ме-ня в это жалкое предприятие, может, хватить говорить загадками? С кем мы должны там встретиться?

– Но более меня удивляет, что и вы, Мур, о нем не вспомнили, – ответил он, похоже, наслаждаясь моим смятением. – В конце концов, он был вашим любимым персонажем.

– Да кто же?

Не сводя с меня черных глаз, Крайцлер сухо произнес:

– Джесс Поумрой.

При звуке этого имени мы оба застыли в мрачной немоте, словно оно одно могло повергнуть наш пустой вагон в ужас и хаос; подробности дела мы обсуждали уже полушепотом. Случались на моей памяти убийцы и более плодовитые, нежели Джесс Поумрой, но такого трепета не вызывал больше никто. В 1872 году Поумрой заводил детишек в укромные места рядом со своим пригородным селением, раздевал их, связывал и пытал ножами и хлыстами. В конце концов его поймали и заключили под стражу, однако вел он себя в камере столь образцово, что суд удовлетворил слезное прошение его матери – муж бросил эту женщину давным-давно, – и всего через шестнадцать месяцев после вынесения приговора сына условно освободили. Практически сразу после выхода на свободу у дома, где они жили, было совершено еще более страшное злодеяние: на пляже нашли мертвого четырехлетнего мальчика – горло перерезано, тело изуродовано ножевыми ранами. Заподозрили Джесса, но следствию не хватило улик. Но через несколько недель прямо в подвале их дома обнаружили тело пропавшей десятилетней девочки. Ее тоже пытали. Джесса немедленно арестовали и в последующие недели подняли все нераскрытые дела о пропаже детей. Ни одно из них в итоге не дало никаких зацепок с Поумроем, однако и девочки для вынесения приговора оказалось более чем достаточно. Адвокаты Джесса ухватились было за возможность объявить своего клиента умалишенным, но их труды были заранее обречены. Поумроя приговорили к казни через повешение, но приговор изменили на пожизненное одиночное заключение. Из-за одного обстоятельства.

Видите ли, Джессу Поумрою на момент начала его ужасной карьеры исполнилось всего двенадцать лет, а к тому моменту, когда его навсегда заперли в одиночную камеру, где он сидит и поныне, – четырнадцать[22].

Пути Крайцлера и «мальчика-чудовища», как его тогда называла пресса, пересеклись вскоре после того, как адвокаты Поум-роя летом 1874 года подали заявление об отрицании вины своего подзащитного по причине его невменяемости. Тогда – как и теперь – подобные заявления рассматривались в соответствии с «правилом Макнатена», названным так в честь одного бессчастного англичанина, в 1843 году вообразившего, что тогдашний премьер-министр Великобритании Роберт Пил хочет его убить. Макнатсн попытался перехитрить судьбу, упредив Пила, но покушение сорвалось, и он прикончил премьер-министерского секретаря. Тем не менее его впоследствии оправдали: адвокаты убедительно доказали, что их подзащитный «не ведал, что творит». Вот так в суды всего мира проникло безумие – дела хлынули потоком, и тридцать лет спустя защитники Джесса Поумроя наняли целую роту мозгоправов для освидетельствования своего подопечного и, по возможности, признания его умалишенным. Среди этих специалистов был и юный доктор Ласло Крайцлер, который вместе с некоторыми другими алиенистами признал Поумроя вполне вменяемым. Судья тогда с ними согласился, однако с особым тщанием отметил, что доводы непосредственно Крайцлера довольно заумны, а местами, вероятно, и непристойны.

Подобное заявление судьи не стало, тля Ласло неожиданностью, учитывая тот упор, который он сделал на семейную историю Поумроя. Но уже приближаясь к Синг-Сингу, я вдруг припомнил еще одно обстоятельство того двадцатилетней давности расследования, и оно напрямую касалось нашего нынешнего дела. У Поумроя от рождения была заячья губа, а во младенчестве он подхватил какую-то особенно жестокую хворь, покрывшую рябью его лицо и, что гораздо более зловеще, превратившую один глаз в безжизненную язву. Даже в то время отнюдь не казалось совпадением, что в своих порочных вылазках Поумрой с особым тщанием калечит глаза жертв, однако на суде он категорически отказывался говорить об этом аспекте своего поведения, а потому никто не вывел из этого сколь-нибудь убедительных заключений.

– Я все же не понимаю, Крайцлер, – сказал я, когда состав, дернувшись, остановился на станции Синг-Синг. – Вы сами сказали, что не видели прямой связи между Поумроем и нашим делом – и тем не менее мы здесь. Зачем?

– Скажите спасибо Адольфу Майеру, – ответил Крайцлер, когда мы вышли на платформу и к нам немедленно подскочил старик в изъеденной молью фуражке – он предлагал напрокат свои дрожки. – Несколько часов назад я имел с ним телефонный разговор.

– С доктором Майером? – изумился я. – И что же вы ему рассказали?

– Все, – просто ответил Крайцлер. – Майеру я доверяю полностью. Хотя сам он в известном смысле полагает, что я сбился с пути. К примеру, он согласился с предположением Сары о роли женщины в лепке личности нашего преступника. Поэтому, в частности, я и вспомнил о Поумрое, хотя о глазах не подумал.

– Роль женщины? – Мы уже забрались в стариковские дрожки и катили к тюрьме. – Крайцлер, вы о чем?

– Не важно, Джон. Не важно… – задумчиво сказал он, глядя, как с приближением мрачных стен угасает дневной свет. – Вы скоро сами все поймете, но пока вам не следует забывать вот чего. Во-первых, начальник тюрьмы согласился устроить нам свидание лишь после того, как я подкрепил свою просьбу весьма значительной суммой. Лично встречать нас он не намерен. Только один человек, надзиратель по фамилии Ласки, знает, кто мы такие и зачем прибыли. Он заберет у нас деньги и проводит нас туда и обратно, я надеюсь – незаметно. Поэтому старайтесь говорить как можно меньше и ни в коем случае не обращайтесь к самому Поумрою.

– А причем здесь Поумрой? Он же не служит в тюрьме.

– Это правда, – согласился Ласло. Над нами уже почти нависла серая и безжизненная громада тысячекамерного главного блока. – Хоть я и рассчитываю на помощь Джесса в том, что касается увечий, он все же слишком извращен и вряд ли откроет рот, если узнает, зачем нам это нужно. Поэтому, что бы ни происходило, не упоминайте о нашей работе и не сообщайте ему свое имя. Едва ли мне стоит вам напоминать… – Крайцлер понизил голос, когда мы поравнялись с главными воротами, – … сколько опасностей таит в себе это место.