Никому не пришло в голову осуждать Зулейку за ее любовь к Иосифу!

— Как я выгляжу? — с волнением спросила Кимья, прежде чем опустить на лицо покрывало и идти к себе домой.

— Великолепно, — ответила я. — Твой муж будет ласкать тебя не только сегодня, но еще и завтра придет к тебе.

Кимья зарумянилась, словно алая роза. Я же рассмеялась, и она почти тотчас присоединилась ко мне, согрев меня своим смехом, как солнечными лучами.

Я верила в то, что говорила, и не сомневалась в ее способности привлечь к себе Шамса, как цветок своим нектаром привлекает пчелу. И все же, когда наши взгляды встретились, я заметила в ее взгляде тень сомнения, и у меня появилось плохое предчувствие. Предчувствие беды.

Но я не остановила Кимью. Хотя надо было бы. Я же все видела. До смерти не прощу себе, что не остановила ее.

Декабрь 1247 года, Конья

Буйный, смелый, образованный Шамс много чего знает о любви. Но одного он точно не знает: ему незнакома боль отвергнутой любви.

В тот вечер, когда Роза пустыни нарядила меня, я была возбуждена и безрассудна. Даже не подозревала прежде, что могу быть такой. Легкий шелк, касавшийся моей кожи, аромат духов, вкус розовых лепестков на языке — все это нервировало меня и одновременно придавало небывалую смелость. Вернувшись домой, я в первую очередь оглядела себя в зеркале. Округлостей не прибавилось, грудь не увеличилась, но все же я показалась себе хорошенькой.

Подождав, когда все в доме заснут, я закуталась в большую шаль и на цыпочках отправилась в комнату Шамса.

— Кимья? Я не ждал тебя, — произнес он, открывая дверь.

— Мне было нужно увидеться с тобой. — С этими словами я переступила через порог, не дожидаясь приглашения. — Пожалуйста, закрой дверь.

Шамс, не скрывая удивления, подчинился моей просьбе.

Когда мы остались одни в его комнате, мне потребовалось время, чтобы собраться с духом. Я повернулась к нему спиной, глубоко вздохнула и потом, в одно мгновение, сбросила шаль и платье. Почти сразу я ощутила на своей спине тяжелый взгляд мужа. Холодное молчание воцарилось в комнате. Грудь у меня вздымалась, я была полна дурных предчувствий, но продолжала стоять перед Шамсом, голая и доступная, как гурии в раю.

В недобром безмолвии мы стояли и слушали, как воет и стонет ветер снаружи.

— Что ты затеяла? — холодно спросил Шамс.

У меня вдруг пропал голос, но я все же заставила себя произнести:

— Я хочу тебя.

Шамс сделал полукруг и остановился передо мной, заставив заглянуть ему в глаза. У меня подгибались колени, но я не сдалась. Наоборот, сделала шаг ему навстречу и прижалась к нему, едва заметно двигаясь и предлагая ему себя, как меня учила Роза пустыни. Я гладила его грудь и шептала ему нежные слова любви. Я упивалась его запахом, пока водила ладонями по его крепкой спине.

Шамс отпрянул, словно прикоснулся к раскаленной печи.

— Ты только думаешь, будто хочешь меня, что тебе нужен я, а на самом деле тебе надо потешить свое оскорбленное «я».

Я обвила руками его шею и крепко поцеловала его. Потом разжала его губы и принялась языком тереться о его язык, как говорила мне Роза пустыни: «Кимья, мужчины любят чувствовать язык своей жены. Все они это любят».

Едва мне показалось, что желание захватывает нас обоих, Шамс оторвался от меня.

— Кимья, ты разочаровала меня, — проговорил он. — А теперь, пожалуйста, покинь мою комнату.

Несмотря на эти обидные слова, лицо его оставалось непроницаемым. Ни гнева, ни даже намека на раздражение. И я не знаю, что причинило мне большую боль — смысл этих слов или отсутствие каких-либо чувств у него на лице.

Никогда в жизни мне не приходилось испытывать большего унижения. Я наклонилась, чтобы поднять с пола платье, но у меня так тряслись руки, что я не могла ухватиться за скользкую, тонкую ткань. Тогда я взяла шаль и завернулась в нее. Рыдая, тяжело дыша, я полуголая выскочила из комнаты и помчалась подальше от него, от его любви, которая, как я теперь поняла, существовала только в моем воображении. С тех пор я ни разу не видела Шамса. И из своей комнаты я тоже ни разу не вышла. Дни и ночи я лежала на кровати, не в силах подняться. Прошла неделя, потом другая, и в конце концов я перестала считать дни. Силы окончательно покинули меня.

Никогда не думала, что у смерти есть запах. Причем сильный запах, как у соленого имбиря или сосновых игл, только более резкий и горький, однако не неприятный. Я почувствовала его, когда он появился в моей комнате, обволакивая меня, словно густой сырой туман. У меня началась лихорадка, я теряла сознание и даже бредила. Меня навещало много друзей и соседей… Керра не отходила от моей кровати. У нее посерело лицо, ввалились глаза. Гевхер стояла по другую сторону кровати, улыбаясь своей милой улыбкой, от которой у нее на щеках появлялись ямочки.

— Проклятый еретик! — сказала Сафия. — Он разбил сердце бедной девочке. Все из-за него!

Я попыталась возразить ей, однако голос мне отказал.

— Зачем ты так говоришь? — возразила Керра. — Все в руках Божьих. Как можно наделять смертного человека могуществом Бога?

Однако Керру никто не слушал, а я была в таком состоянии, что не могла никого ни в чем убедить. Впрочем, очень быстро я поняла, что бы я ни сказала, результат был бы тот же. В моей болезни люди, не любившие Шамса, нашли еще одну причину для своей ненависти, но я сама не могла не любить его несмотря ни на что.

В конце концов я впала в то состояние, когда все цвета сливаются в один белый цвет, а все звуки напоминают монотонное гудение. Я перестала узнавать людей и различать слова.

Не знаю, навещал ли меня Шамс. Наверное, нет. Даже если бы он и захотел повидать меня, женщины не пустили бы его в комнату. А может быть, он все же приходил, сидел возле моей кровати и часами играл на своем нее, держа меня за руку или молясь за меня. Хотелось бы верить.

Так или иначе, это больше не имело значения. Я не сердилась и не обижалась на него. Это было проявлением настоящей доброты и утешения Господа, да и объяснением всему. За всем этим была прекрасная любовь. Спустя десять дней после того, как я явилась к Шамсу, надушенная и одетая в шелк, спустя десять дней после того, как я заболела, я оказалась в реке небытия и поплыла в полном согласии с собственным сердцем, чувствуя, что это, вероятно, и есть самое глубокое прочтение Кур’ана — глоток вечности!

Поток нес меня от жизни к смерти.

3 июля 2008 года, Бостон

Бостон еще никогда не был таким живым и таким красочным, думала Элла. Неужели до сих пор она была слепа к его красоте? Азиз пробыл в Бостоне пять дней. И каждый день Элла ездила из Нортгемптона в Бостон, чтобы повидаться с ним. Они скромно завтракали в «Маленькой Италии», побывали в Музее изящных искусств, подолгу гуляли в парках Бостон-Коммон и Уотерфрант, наблюдали за китами в аквариуме, пили кофе в маленьких кофейнях на Гарвард-сквер. И еще они беспрерывно что-то обсуждали, например кухни разных стран, способы медитации, искусство аборигенов, готические романы, изучение птиц в природе, садоводство, выращивание помидоров, толкование снов, причем все время перебивая друг друга. Элла и не помнила, чтобы она когда-нибудь так много говорила.