Теперь я попытаюсь (и я считаю эту попытку в равной мере необходимой и оправданной) показать, что знание психологического процесса, которым, благодаря психоанализу, мы теперь обладаем, уже теперь позволяет нам понять роль, которую играет гомосексуальное желание в формировании паранойи. Недавние исследования привлекли наше внимание к той стадии развития либидо, которую оно проходит на пути от автоэротизма к объектной любви. Эта стадия получила название нарциссизма. Происходит следующий процесс. В развитии человека наступает момент, когда он объединяет свои сексуальные инстинкты (которые до сих пор использовались в автоэротической деятельности), для того чтобы обрести объект любви; и вначале он воспринимает самого себя, свое тело как этот объект любви, и лишь позже он переходит от этой стадии к избранию кого-либо другого в качестве этого объекта. Эта промежуточная фаза между автоэротизмом и объектной любовью, возможно, нормальна и необходима; но, по-видимому, многие люди задерживаются необычайно долго в этом состоянии, и многие особенности этого этапа в дальнейшем сохраняются у них на более поздних стадиях развития. Исключительное значение в Я субъекта, избранном таким образом в качестве объекта любви, могут уже иметь гениталии. Логика развития далее ведет к избранию объекта с такими же гениталиями, то есть к гомосексуальному выбору объекта, а лишь потом к гетеросексуальности. Люди, ставшие открытыми гомосексуалистами в дальнейшем, по-видимому, так и не смогли освободиться от непременного условия, чтобы выбранный ими объект обладал такими же гениталиями, как они; и в этой связи очень интересны теории детской сексуальности, которые приписывают одинаковые гениталии лицам обоего пола.

После того как стадия гетеросексуального выбора объекта достигнута, гомосексуальные тенденции отнюдь не исчезают, как можно было бы предположить; они просто теряют связь с сексуальной целью и применяются по-иному. Они теперь сливаются с элементами инстинктов эго и в качестве «дополнительных» компонентов участвуют в формировании социальных инстинктов, внося таким образом эротический компонент в дружбу и товарищество, в esprit de corps и любовь к человечеству в целом. Насколько велик вклад, реально приходящийся на долю эротических импульсов (со скрытой сексуальной целью), вряд ли можно догадаться по нормальным отношениям в человеческом социуме. Но не будет лишним заметить, что именно не скрывающиеся гомосексуалисты, а среди них – именно те, которые противятся излишествам в чувственных удовольствиях, – именно они выделяются особенно активным участием в общегуманных видах деятельности – в деятельности, которая сама по себе произошла из сублимации эротических инстинктов.

В моей статье «Три эссе о теории сексуальности» я высказал мнение, что на каждой стадии развития психосексуальности существует возможность создания «фиксации», а стало быть, и предрасположенность к болезни. Люди, не полностью вышедшие из стадии нарциссизма – т. е., иначе говоря, те, у которых на этой стадии была точка фиксации, которая впоследствии может сработать как предрасположенность к болезни – для таких людей есть риск, что какая-нибудь необычно сильная волна либидо, не найдя себе иного выхода, может вызвать сексуализацию их социальных инстинктов и, таким образом, разрушить созданные ими в ходе развития сублимации. К этому результату может привести все, что направляет вспять течение либидо (т. е. вызывает «регрессию»): как в случае, когда либидо усиливается косвенно в результате неудачи с какой-то женщиной или когда для него образуется непосредственная преграда из-за неудачи в социальных отношениях с другими мужчинами – обе эти ситуации являются примерами «фрустрации»; так и в случае, когда наступает общее усиление либидо, так что ему становится тесно в привычном русле, и оно выходит из берегов там, где для того больше всего предпосылок. Так как наши опыты показывают, что параноики пытаются защититься от любых подобных сексуализаций своих социальных инстинктивных катексисов, мы вынуждены предположить, что такое уязвимое место в их развитии следует искать где-то среди стадий автоэротизма, нарциссизма и гомосексуализма и что их предрасположенность к болезни (которая, возможно, заслуживает более точного определения) следует также отнести к этому периоду. Схожую предрасположенность следовало бы предположить у пациентов, страдающих от раннего слабоумия Крепелина, или (как назвал эту болезнь Блейер) шизофрении; и будем надеяться, что в дальнейшем нам удастся отыскать материал, который позволит объяснить различия между этими расстройствами (включая и форму заболевания, и характер течения) с помощью разницы в предрасполагающих фиксациях пациентов.

Принимая эту точку зрения и, следовательно, предполагая, что у мужчин в основе параноидного конфликта лежит гомосексуальная страстная фантазия о любви к мужчине, мы, разумеется, не станем забывать, что столь важную гипотезу можно считать доказанной лишь после изучения большого числа случаев каждого из разнообразных проявлений паранойи. Поэтому мы должны быть готовы в случае нужды признать, что наши выводы распространяются лишь на один тип этой болезни. Тем не менее крайне примечательно, что все основные известные формы паранойи могут быть представлены в виде формул, противоречащих единственной пропозиции: «Я (мужчина) люблю его (мужчину)», и они в самом деле исчерпывают все возможные способы формулировки подобных опровержений.

Пропозиции «Я (мужчина) люблю его» противоречат:

1. Мании преследования; т. к. они открыто утверждают: «Я не люблю его – я ненавижу его».

Это противоречие, которое, должно быть, так формулировалось в подсознании, не может быть, однако, осознано больным, страдающим от данного вида паранойи. Механизм формирования симптомов в паранойе требует внутренних, чтобы внутренние перцепции, чувства, заменялись внешними перцепциями. Следовательно, пропозиция «Я ненавижу его» превращается путем проекции в другую: «Он ненавидит (преследует) меня, что оправдывает мою ненависть к нему». И, таким образом, это неумолимое бессознательное чувство проявляется как бы в виде реакции на внешнюю перцепцию: «Я не люблю его – я ненавижу его, потому что он преследует меня».

Проведенные наблюдения не дают возможности сомневаться в том, что преследователем является некто, прежде любимый.

2. В эротомании для противоречия выбирается другой момент, необъяснимый в свете любой другой интерпретации: «Я не люблю его – я люблю ее». И из-за той же необходимости в проекции эта пропозиция превращается в: «Я вижу, что она любит меня». «Я не люблю его – я люблю ее, потому что она любит меня».

Многие случаи эротомании могут создать впечатление, что их можно вполне удовлетворительно истолковать как преувеличенные или искаженные гетеросексуальные фиксации, если только наше внимание не привлечет то обстоятельство, что эти влюбленности неизбежно начинаются не с внутренней перцепции собственной любви к кому-то, но с внешней перцепции любви, направленной на себя извне. Но в этой форме паранойи промежуточная пропозиция «Я люблю ее» может также быть осознана, потому что противоречие между ней и исходной пропозицией не является диаметральным и столь же непримиримым, как противоречие между любовью и ненавистью: в конце концов, ее, возможно, любит, как, впрочем, и его. Таким образом, может случиться, что пропозиция, замененная проекцией («она любит меня»), может вновь уступить место «основному языку» пропозиции «Я люблю ее».