3. Третья фаза, самая важная для патологических феноменов, – это фаза прорыва вытеснения, взрыва или возвращения подавленного. Этот взрыв начинается с точки фиксации, и она заключается в возвращении либидного развития к этой точке.

Мы уже ссылались на множественность возможных точек фиксации; их, по сути дела, столько же, сколько стадий развития либидо. Мы должны быть готовы обнаружить такое же множество механизмов собственно вытеснения и механизмов взрыва (или симптомоформирования), и нам уже теперь следует предполагать, что объяснить происхождение всего этого множества одной лишь историей развития либидо будет невозможно.

Нетрудно заметить, что обсуждение подходит к проблеме «выбора невроза», которой тем не менее нельзя заняться, не завершив предварительной работы другого сорта. Пока что же давайте запомним, что мы уже обсудили фиксацию и отложили на будущее симптомоформирование; давайте ограничимся вопросом, проливает ли анализ случая Шребера хоть немного света на механизм собственно вытеснения, который доминирует при паранойе.

На пике болезни, под влиянием видений, «отчасти пугающих, но отчасти также невыразимо великолепных», Шребер уверился в неизбежности великой катастрофы, конца света. Голоса говорили ему, что труды последних 14 000 лет оказались теперь втуне и что земле теперь осталось лишь 212 лет отведенного времени; и в конце своего пребывания в клинике Флехсига он считал, что этот период уже прошел. Сам он являлся «единственным выжившим настоящим человеком», и те немногие человеческие формы, которые он все еще видел – доктор, санитары и другие пациенты, – объяснялись им как «чудно созданные, наскоро сделанные люди». Время от времени проявлялся также противоположный поток чувств: в его руки попадала газета, в которой был отчет о его собственной смерти; он сам существовал во второй, низшей форме, и в этой второй форме он однажды тихо скончался. Но та форма его фантазии, в которой его эго сохранилось, а мир принесен в жертву, оказалась в конечном счете более устойчивой. У него были разные теории по поводу причин катастрофы. Одно время его занимал процесс оледенения из-за исчезновения солнца; в другой момент это было разрушение землетрясением, в котором ему, в его положении «свидетеля духов», предстояло играть ведущую роль, так же как, по его сведениям, другой свидетель сделал при Лиссабонском землетрясении 1755 года. Или еще вариант, Флехсиг оказывался преступником, так как своими колдовскими чарами он сеял среди людей страх и ужас, подрывал религиозные устои и распространил определенные нервные расстройства и аморальность, так что губительные моры опустились на человечество. В любом случае конец света был последствием конфликта, возникшего между ним и Флехсигом, или, согласно этиологии, принятой на второй фазе его бреда, в результате нерасторжимого договора между ним и Богом; а на самом деле неизбежным результатом его болезни. Спустя годы, когда доктор Шребер вернулся в общество людей и не обнаружил в книгах, песнях, различных предметах ежедневного использования, вновь попавших ему в руки, никаких следов, поддерживавших его теорию, что в истории человечества произошел длительный пробел, он признал, что его точка зрения более не могла считаться правдоподобной: «…Я более не могу отрицать, что с внешней точки зрения все осталось как было. К вопросу, не могла ли произойти тем не менее глубокая внутренняя перемена, я вернусь позже». Он не мог заставить себя усомниться в том, что за время его болезни мир пережил конец и что, несмотря ни на что, тот мир, что он теперь видел, был уже другим.

Подобные мировые катастрофы нередки во время возбужденной стадии и у других больных паранойей. Если базироваться на нашей теории либидного катексисa и если следовать подсказке, заключенной во взгляде Шребера на окружающих как на «наскоро сделанных людей», нам будет нетрудно объяснить эти катастрофы. Пациент устранил от людей из своего окружения и от внешнего мира вообще либидный катексис, который до сих пор он направлял на них. Так все стало безразличным и безынтересным для него и стало объясняться путем вторичной рационализации, как нечто «чудно созданное, наскоро сделанное». Конец света является проекцией внутренней катастрофы; его субъективный свет пережил свой конец, когда он устранил из него свою любовь.

После того как Фауст произнес проклятия, которые освобождают его от мира, хор духов поет:

И параноик выстраивает его вновь, не более прекрасный, конечно, но по крайней мере такой, что он вновь смог жить в нем. Он выстраивает его с помощью своих фантазий. Фантастическое построение, которое мы принимаем за патологический продукт, на самом деле является попыткой возврата утраченного, процессом реконструкции. Такая реконструкция после катастрофы оказывается более или мене удачной, но никогда не удачна вполне; по словам Шребера, в мире произошла «глубокая внутренняя перемена». Но субъект вновь приобрел отношение, и подчас очень сильное, к людям и предметам в мире, хотя теперь это отношение стало враждебным там, где раньше оно было доброжелательным. Мы говорим поэтому, что процесс собственно вытеснения состоит в отстранении либидо от людей – и предметов, – которые прежде были любимы. Это происходит тихо; на это ничто не указывает, но об этом можно догадаться из последующих событий. Именно процесс возврата утраченного особенно сильно обращает на себя внимание, процесс, который разрушает результаты вытеснения и возвращает либидо к людям, от которых оно было спрятано. При паранойе этот процесс происходит методом проекции. Было бы неправильно сказать, что перцепция, внутренне вытесненная, проецируется вовне; правда заключается скорее, как мы теперь видим, в том, что внутренне уничтоженное возвращается снаружи. Тщательное исследование процесса проекции, которое мы отложили до другого раза, устранит наши последние сомнения на этот счет.

Пока что тем не менее весьма приятно сознавать, что наше недавно приобретенное знание вовлекает нас в ряд новых дискуссий.

1. Нашей первой мыслью будет, что невероятно, чтобы это удаление либидо происходило исключительно в паранойе; и что также невозможно, чтобы в других ситуациях оно приводило к таким ужасным последствиям. Вполне возможно, что удаление либидо является существенным и постоянным механизмом любого подавления. Мы не сможем узнать ничего позитивного об этом, пока остальные заболевания, основанные на подавлении, не пройдут аналогичное исследование. Но совершенно точно, что в нормальной умственной жизни (исключая периоды траура) мы постоянно устраняем либидо от людей или от предметов, не заболевая. Когда Фауст освободился от мира, произнеся проклятия, результатом стала не паранойя или какой-либо другой невроз, а просто некоторое общее состояние ума. Устранение либидо, таким образом, не может быть само по себе патогенным фактором паранойи; должна существовать какая-то особая характеристика, которая отличает параноидное устранение либидо от других видов устранения. Нетрудно предположить, что может являться такой характеристикой. Как используется либидо после того, как оно освобождается с помощью процесса устранения? Нормальный человек сразу же начнет искать замену для утраченной привязанности; и пока такая замена не будет найдена, освобожденное либидо будет в бездействии в уме и будет там создавать напряжение и окрашивать его поведение. При истерии освобожденное либидо превращается в соматические иннервации или в тревожность. Но при паранойе клинический материал показывает, что либидо, после того как оно было удалено от объекта, используется особым образом, следует помнить, что большинство случаев паранойи содержат следы мегаломании и что мегаломания сама по себе может составить паранойю. Из этого можно заключить, что при паранойе освобожденное либидо оказывается направленным на эго и используется для возвеличивания эго. 1. Таким образом совершается возвращение на стадию нарциссизма (известную нам из развития либидо), на которой единственным сексуальным объектом субъекта является его собственное эго. На базе клинического материала мы можем предположить, что принесли с собой фиксацию на стадии нарциссизма, и мы можем утверждать, что длина шага назад от сублимированного гомосексуализма до нарциссизма является мерой величины подавления, характерного для паранойи.