– Да, все правильно, но не пуля было главной причиной. К тому времени Карадек был уже тенью себя прежнего. А он был исключительным следователем, но с ним стали случаться срывы, и он лечился в «Курба».

– «Курба»? Что такое «Курба»?

– Оздоровительный центр в Индр-э-Луар, неподалеку от Тура. Больница специализируется на лечении депрессий у полицейских, в частности, тех, кто страдает алкоголизмом и наркоманией.

– Откуда вы это знаете, Малика?

– От отца. Он был начальником отдела по борьбе с наркотиками. История Марка известна в полиции.

– С чего вдруг? Думаю, полицейских с депрессиями в полиции более чем достаточно.

– Да, здесь дело не в этом. Вы знаете, что Марк потерял жену?

– Да, знаю.

Мне не нравился оборот, который принял наш разговор, не нравилось, что я выведываю что-то о Марке, но любопытство возобладало над дружеским уважением.

– Вы знаете, что она покончила с собой?

– Он несколько раз упоминал при мне об этом.

– А вы не пытались расспросить его, как это случилось?

– Нет. Я не люблю задавать вопросы, которых сам хотел бы избежать.

– Значит, вы ничего не знаете о его дочери?

Я вернулся в гостиную, взял пиджак и бумажник, который лежал на столике.

– Я знаю, что у Марка есть дочь. Но, насколько я понял, видятся они не часто. Кажется, она учится за границей.

– За границей? Вы шутите? Луизу убили десять лет назад.

– О ком вы говорите?

– Луиза, дочь Марка, была похищена, а потом убита сексуальным маньяком, который бесчинствовал в двухтысячном году.

Остановка во времени. Я застыл перед окном, закрыл глаза и стал массировать веки. Озарение. Имя. Луиза Готье. Первая жертва Киффера, девочка четырнадцати лет, похищена в декабре 2004 года во время каникул, которые проводила у дедушки и бабушки в Сен-Брие, департамент Кот-д’Армор.

– Вы хотите сказать, что Луиза Готье была дочерью Марка Карадека?

– Так мне сказал отец.

Я разозлился на себя. С самого начала правда лежала у меня под носом. Но у меня не было возможности рассмотреть ее и понять.

– Погодите, а почему девочка не носила его фамилию?

У Малики, дочери полицейского, на все был готов ответ.

– В то время Марк вел расследования «по горячим следам». В среде полицейских не редкость скрывать своих детей под другой фамилией, чтобы избежать шантажа или похищения.

Малика была права, так оно и было.

Мне стало нехорошо, мозги съехали от того, что я только что узнал. Последний вопрос горел у меня на губах, и тут я заметил записку, лежащую на столике у двери. Несколько слов, нацарапанных на листочке с логотипом отеля.

Раф,

Мы с Тео идем кататься на Карусели Джейн в Бруклине.

Марк

Страх внезапно перехватил мне горло. Я ринулся вон из номера и, скатываясь вниз по лестнице, спрашивал Малику:

– А теперь вы мне скажете, почему позвонили мне?

– Чтобы предостеречь вас. Клотильда Блондель хорошо помнит, кто напал на нее; она описала этого человека следователю, который опрашивал ее, и мне тоже.

Малика замолчала, потом озвучила то, о чем я уже успел догадаться.

– Фоторобот – точь-в-точь Марк Карадек.

Бруклин

Погода переменилась. Похолодало, небо нахмурилось, задул ветер. На набережной прохожие поднимали воротники, ежились, потирали руки. На лотках разносчиков вместо мороженого появились горячий кофе и хот-доги.

Вода Ист-Ривер тоже переменила цвет, стала зелено-серой. Волны, бурча, набухали, катились и разбивались у берега, обдавая прохожих брызгами.

На фоне жемчужно-серой пелены облаков вырисовывалась угловатая линия небоскребов Южного Манхэттена – здания-братья, разной высоты и разных эпох. Победительная стрела Всемирного торгового центра[37], головокружительная башня Нью-Йорк-бай-Гери, одетая серебристым металлом, с классическим фасадом и острой крышей, сродни дворцу правосудия. А по другую сторону моста коммунальное жилье из темного кирпича – квартал Ту-Бриджес.

Клэр бросила велосипед на лужайке. Возле насыпи высился величественный стеклянный купол – великолепно отреставрированная карусель 1920-х годов. Похоже было, будто она плавает в воде. Старинные деревянные лошадки и строй небоскребов, видневшихся сквозь стекло, производили волнующее впечатление. Завораживали.

Клэр грызла тревога. Прищурившись, она всматривалась в каждую лошадку, в каждую гондолу воздушного шара, в каждый самолет с пропеллером, вертевшиеся под разудалую музыку шарманки.

– Тео! Ку-ку! – закричала Клэр, наконец увидев сына Рафаэля. Мальчик сидел рядом с Марком Карадеком в старинном дилижансе.

Клэр достала из кармана два доллара, заплатила за билет, дождалась, пока круг остановится, и присоединилась к парочке. Малыш был на седьмом небе; он сиял, сжимая в пухлых ручонках огромную булку, купленную ему Марком. Его круглая рожица и круглый воротничок были перемазаны шоколадом, что, похоже, его очень смешило.

– И-зюмы, и-зюмы, – повторял он, показывая на булку и радуясь новому слову.

Одним словом, Тео был в наилучшей форме, чего нельзя было сказать о Марке. Он выглядел изможденным. Глубокие морщины перерезали лоб, легли вокруг глаз. Клочковатая борода закрыла щеки. Взгляд был тусклым, светлые глаза смотрели, не видя, словно Марк пребывал в совершенно иных мирах.

Карусель снова закружилась, а в небе заворчал гром. Клэр пристроилась на скамейке в дилижансе напротив Карадека.

– Вы ведь отец Луизы Готье, да?

Полицейский молчал, но прекрасно знал, что время игры в прятки миновало. Настал миг объяснения, которого он ждал десять лет. Марк посмотрел Клэр в глаза и начал рассказывать.

– Когда Киффер похитил Луизу, ей было четырнадцать с половиной. Четырнадцать лет – сложный возраст у девочек. Луиза стала до того капризной, до того невыносимой, что мы с женой решили отправить ее на Новый год в Бретань к моим старикам.

Карадек замолчал и завязал Тео шарф.

– Мне больно об этом говорить, – сказал он со вздохом, – но наша девочка перестала быть нашей. Дружки, подружки, тусня и всякие глупости – больше ничего ее не занимало. А я просто бесился, видя это. Скажу тебе начистоту, последний наш разговор кончился ссорой, она мне надерзила, а я отвесил ей пару оплеух.

Марк прикрыл глаза, боль перехватила ему горло, но он все-таки продолжал: