Лукреция читает эти безрадостные отчеты, но унаследованный от отца оптимизм не дает ей пасть духом. Она высказывает различные предположения, придумывает объяснения и молит о помощи. Уже в том, что Чезаре оказался на свободе, она видит возможность возрождения Борджиа. Чезаре теперь тридцать лет, и если бы он смог сыграть свою роль в политической борьбе в Европе, он бы восстановил былое могущество. Уже поползли слухи, что венецианцы хотят пригласить Валентинуа в Венецию в противовес завоеваниям Юлия II. Все решало время…Теперь Лукрецию не угнетают стены замка Эсте; она полна надежд и тайно любит. Франческо Гонзага посетил Феррару во время карнавала. Юлий II назначил его главным капитаном церкви, и это звание словно добавило ему очарования. Герцогиня в роскошном наряде из золотой парчи и бархата спускается в большой зал, чтобы встретить маркиза. На балу она танцует со своим возлюбленным, и он видит необычайное изящество ее движений и легкость походки, когда она подчиняется музыке виол. Нет никаких документальных свидетельств их разговора, но вся Феррара обратила внимание на «большую сердечность и расположение», которые Лукреция оказывала своему деверю. Она танцевала с таким упоением, что вечером у нее случился выкидыш. Как свидетельствует Проспери: «Вчера, в пятницу, у мадонны случился выкидыш. Хозяин [Альфонсо] был очень недоволен, и, насколько я мог слышать, на этот раз ребенок родился мертвым, поскольку у нее слабый позвоночник». Альфонсо не отличался деликатностью, а потому не желал скрывать дурного настроения: пусть жена знает, что вся ответственность за происшедшее лежит на ней. Нечего так отдаваться танцу! Альфонсо обладал крепким здоровьем, был силен и груб, и слабость Лукреции, которая так волнует Гонзага, его раздражает. Но герцогиня не обращает внимания на ворчащего мужа и уже через несколько дней сама встречает гостей Ипполито – группу молодых, любящих удовольствия кардиналов из свиты Юлия II, которые прибыли из Болоньи, чтобы принять участие в карнавале. Она видит молодых кардиналов и чувствует себя на седьмом небе от счастья (даже при том, что они приехали инкогнито и на них нет пурпурных мантий). Они напоминают Лукреции далекое прошлое. Она чувствовала себя в родной стихии и не скрывала этого до такой степени, что отбросила свою привычную сдержанность. Говорили, что великолепные, изысканные манеры герцогини действительно достойны «всяческих похвал».

Излишнее возбуждение вызвало очередной рецидив. Но Лукреции удалось вовремя восстановить силы, чтобы 26 февраля устроить ужин для Камилло Костабили и его жены. Вся Феррара участвовала в праздниках герцогини. Помимо грандиозных балов в герцогском дворце, устраивались частные вечеринки, на которых женщины блистали даже больше, чем на официальных приемах. Тротти с женой завели моду устраивать вечеринки для узкого круга. Эти приемы получили известность благодаря своей необычности. Здесь блистали Никола, жена Тротти, с ее необузданными, но пока еще управляемыми страстями, Барбара Торелли, красноречивая и высокоинтеллектуальная, Джованна да Кимини и Анджела Борджиа – очаровательная четверка, прославившаяся любовными романами. Ничего неизвестно о мужчинах, посещавших эти вечеринки (информатор не называет их имен), но они наверняка были достойны таких женщин.

Карнавал закончился, но женщины были заняты пуще прежнего. В этом году Лукреция пригласила монаха Рафаэле да Варезе, человека, который был «по-настоящему полезен для души». Когда он увидел стольких красивых женщин, да еще разодетых в пух и прах, энергичный монах стремительно бросился в атаку. Он принялся критиковать роскошные женские наряды, экстравагантные украшения, их страсть к помаде, румянам и пудре. Это прямая дорога в ад, etc. В общем, обычные нравоучения.

В те времена женщины пользовались тональной пудрой, названной «liscio»; сначала на все лицо наносилась белая основа, а уже затем на щеки накладывали румяна. Лукреция, однако, была убеждена, что следует прислушаться к советам монаха и провести серьезные реформы. Она приказала придворным дамам воздержаться от употребления «liscio», если, конечно, они хотят по-прежнему пользоваться ее благосклонностью. Ну, если только чуть-чуть румян! Она лично приказала придворному алхимику (вероятно, это был маэстро Фабрицио делли Миччи), снабжавшему ее кипрской пудрой, приготовить травяной настой для мытья лица и омолаживания кожи. В Страстную пятницу феррарцы получили огромное удовольствие, наблюдая за женщинами и девушками, пришедшими на проповедь, можно сказать, с обновленными лицами; все они казались прекрасными. Вдохновленная удачным началом (спасибо монаху!), Лукреция решила продолжить реформирование двора. Женщины не на шутку встревожились. «Они собираются запретить нам носить декольтированные платья», – беспокоились дамы, предвидя, что в ближайшее время будут вынуждены носить платья с закрытым воротом. Шли разговоры и о других реформах: обязать евреев носить желтые шапочки, чтобы их можно было видеть издалека; ввести жесткие правила в отношении богохульства с наложением штрафа, например, два дуката за поношение Бога и один – за святых, соблюдая тем самым небесную иерархию.

Женщины Феррары восприняли эти реформы как издевательство. Когда они поняли, что им грозит потеря всего, что составляет важную часть их жизни, они подняли бунт, поддержанный мужчинами, и направили протест двору. Они считали, что каждый имеет право тратить деньги так, как ему заблагорассудится; полезнее уделить внимание «более важным вещам, таким, как оскорбление Бога», чем концентрироваться на этих реформах. Лукреция вынуждена признать обоснованность выдвинутых аргументов и больше уже не возвращается к теме о размерах декольте и длине шлейфов.

20 апреля 1507 года Лукреция занята обсуждением различных вопросов с членами двора и близкими родственниками, среди которых Эрколе д'Эсте, кузен Альфонсо. Герцог, как обычно, отправился в очередное путешествие и оставил на нее управление делами герцогства. Можете себе представить недовольство Изабеллы Мантуанской, которая не желает признать, что ее соперница способна справиться с государственным управлением. Но даже наиболее осторожный из информаторов маркизы вынужден подтвердить эти новости. Проспери пишет Изабелле, что «почти» поверил в способности Лукреции, поскольку «ни слова не было произнесено о кардинале». Лукреция одна осуществляет руководство; рассматривает обращения, выслушивает горожан, в общем, занимается всеми делами герцогства. Возможно, кардинал помогал ей советами в частном порядке, но официально все дела вела герцогиня.

Так вот, пока в апартаментах Лукреции идет обсуждение, во внутренний двор въезжает испанец, усталый и запыленный. Он принес страшную новость, о которой сообщает слугам. Чезаре Борджиа умер! Сообщение облетает замок подобно молнии, и монах Рафаэле доносит ее до Лукреции. Какое-то время она остается в неподвижности, и первые слова, которые вырываются у нее, обращены против Бога: «Чем старательнее я выполняю Божью волю, тем холоднее Он относится ко мне, – и чуть позже добавляет: – На все воля Божья».

Вызывают прибывшего испанца. Это один из слуг Валентинуа. Он рассказывает об обстоятельствах смерти герцога. Чезаре сражался в Виане с графом де Лерином. Во главе сотни всадников он совершает вылазку. Враг бросается в беспорядочное бегство. Забыв обо всем, Чезаре отрывается от отряда, устремившись в погоню, и попадает в руки врага. Забрав оружие, доспехи и одежду, истекающего кровью, обнаженного Чезаре бросают на землю. Когда солдаты находят герцога, он уже мертв. Он был настоящим воином и принял достойную смерть. Но Лукреция почему-то решила, что это было самоубийство. Валентинуа всегда знал, что делает. Он не из тех, кто в горячке сражения мог потерять голову, и никогда не отличался стремлением к героическим подвигам. Если уж он поступил столь опрометчиво, то только потому, что видел – ему больше нет места в этом мире. За несколько дней до этого печального события Рекуэсенс вернулся из Блуа с сообщением об изгнании, и Чезаре, вероятно, почувствовал, что родственники д'Альбре, хотя и считали, что он может оказаться полезным в условиях войны, в глубине души относились к нему как к бедному родственнику и в любой момент могли пожертвовать им. Насколько известно, Шарлотта, жена Валентинуа, не предпринимала никаких шагов для оказания помощи мужу, и только слабый голос Лукреции, затерявшийся в трясине всеобщего равнодушия, звал его домой. Он не мог примириться с мыслью о крахе династии Борджиа и о себе как о жалком беглеце, живущем подаяниями, и, вероятно, именно эти соображения бросили его в безумную погоню за врагом.