Все эти мольбы, просьбы, обещания! Не возникает и тени сомнения, что за всем этим стоит Лукреция. Вероятно, в то время у Гонзага были нехорошие предчувствия. Строцци мог поднять тонус, чтобы внести свежую струю в утихнувший роман, когда пообещал Гонзага, что тот «добьется чего желает», то есть конечной цели любовного романа. «Я пишу письмо, которое вы сможете показывать», – написал Строцци, и действительно, в архиве Гонзага я обнаружила деловое письмо от 25 апреля, адресованное маркизу Мантуанскому и собственноручно подписанное Строцци. Тот же самый день! Если бы потребовалось идентификация, то было бы легко установить принадлежность подписи Зилио. Лукреция и Строцци были абсолютно уверены, что окружены шпионами, причем знали об этом еще со времен романа с Бембо. В письме Зилио, датированном мартом 1508 года, появляется некий М., который является к Лукреции и предлагает себя в качестве посредника. Он готов отправиться в Мантую, чтобы договориться о примирении между домами д'Эсте и Гонзага и убедить маркиза приехать в Феррару. Лукреция соглашается, но без особого воодушевления. Этот М. отправляется в Мантую, приходит к маркизу и дает ему понять, что его послала Лукреция, поскольку хочет, чтобы он тайно приехал в Феррару. Гонзага тут же заподозрил неладное (ему крайне не понравился посланник) и сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. М. резко меняет тему разговора и вдруг неожиданно предлагает маркизу миниатюру с изображением Лукреции. Гонзага приходит в страшную ярость. Неужели они думали, что он поддастся на такую примитивную уловку? Он выгоняет пришельца, естественно, вместе с миниатюрой и тут же описывает Зилио всю историю.

Лукреция со Строцци сразу догадались, что этот таинственный М. выступал от имени третьего лица, который наверняка был членом семьи д'Эсте. Кто же этот М.? Поскольку этот человек был вхож в оба дома, то, по всей видимости, это был кто-то из придворных, при-чем пользующийся благосклонностью. Если предположить, что им был Мазино дель Фор но – зловещая фигура, связанная с преступлениями семьи д'Эсте, то в этом случае мы получим путеводную нить, которая проведет нас через последующие мрачные события. Мазино дель Форно был приближенным кардинала Ипполито.

Возможно, за всеми этими событиями более отчетливо прорисовываются фигуры Ипполито и Изабеллы, а вовсе не Альфонсо. Уж не для того ли предложила Изабелла миниатюру Лукреции, чтобы иметь доказательство интимных отношений между родственниками? А зачем было предлагать маркизу приезжать в Феррару в то время, когда семейства враждовали друг с другом? Или предложение было сделано просто для того, чтобы посмотреть, поддастся ли он на обман или нет? Гонзага не попал в ловушку, может, из страха перед д'Эсте. Однако Строцци был не менее хитер, чем его противники, и всегда сохранял спокойствие. Он все продумал. Письма любовников никогда не будут обнаружены; люди, вовлеченные в передачу писем, заслуживали всяческого доверия и всегда имели официальную причину, чтобы пересекать По. Письма тщательно сохранялись, и когда набиралось два-три письма, то их возвращали отправителю, который их сжигал. Из письма Зилио маркизе Мантуанской: «Я получил ваши письма вместе с моими и одним от донны Барбары; все в порядке. Я вернул Барбаре ее письмо, а остальные сжег». Теперь становится понятно, почему, несмотря на развитие интриги, сохранилось так мало писем, и, кроме того, совершенно очевидно, что хотя бы одно из писем было перехвачено. Теперь отношения Лукреции и Франческо перестали быть тайной, тем более что затеянная Строцци игра с ее мужем и роль в ней близкого друга Гонзага и родственника Строцци, Уберто дель Уберти, становится известна Изабелле, которая в середине 1507 года пишет брату: «Мессир Эрколе состоит в родстве с Уберто дель Уберти, невероятным бунтарем и моим личным врагом. Он оскорбил меня, и я расскажу Вашей Светлости обо всем при личной встрече. Он часто бывает в Ферраре и совсем недавно опять побывал там, после того как мессир Эрколе приезжал в Мантую. Я уверена, он приезжает, чтобы шпионить; это, очевидно, его работа. Я сказала ему, что нам следует поговорить. Я умоляю вас ради сохранения моего доброго имени сжечь мои письма, а я сожгу ваши».

Итак, мы видим, что письма Эрколе Строцци, Лукреции, Франческо Гонзага, Изабеллы и Альфонсо были сожжены. И если не сожжены письма Ипполито, то лишь потому, что он был самым умным из всех и вообще не писал писем. В этой атмосфере всеобщей подозрительности, где мужья, хоть и связаны обязательствами по отношению к женам, являются их лютыми врагами и каждый в той или иной мере участвует в заговоре, и только у Лукреции из всех участников этой истории есть оправдание – она стремилась к любви, которой по праву принадлежит весь мир.

За трагическим прологом неожиданно разворачивается драма. Как вы помните, после гибели Валентинуа Лукреция позаботилась о судьбе молодого испанского священника, который помог ее брату бежать из Медины. Она поместила его в монастырь Сан Паоло и часто приглашала ко двору. Вечером 4 июня 1508 года он, как обычно, возвращался из замка в монастырь прямой дорогой (теперь она называется Корсо-Порта-Рено), идущей от главной площади до монастыря. Эта улица, узкая и темная, улица пьяниц (вам так и слышится, как они поют при луне), которые группами вылезают из подвалов с маленькими окошками. Эта улица такая же темная, как средневековая Виа-делле-Вольте с ее мрачными готическими фасадами. Под древними портиками мрачных домов много темных углов и выступов – превосходных потайных мест для летучих мышей и наемных убийц. Глаза испанского священника уже никогда больше не увидели монастыря Сан Паоло с его изящной галереей XV века. Он упал с перерезанным горлом, не издав ни звука, и никто не мог даже предположить, кому понадобилась эта смерть. Неужели за несколько месяцев, проведенных в Ферраре, священник умудрился нажить смертельных врагов? А если это не так, то в чем же причина? Дальнейшие размышления привели нас к семейству д'Эсте. Может, они посчитали, что сейчас наиболее благоприятный момент для того, чтобы удалить всех вызывающих подозрение людей из окружения герцогини? Это убийство следует рассматривать в совокупности со следующим, происшедшим в скором времени.

Эрколе Строцци трудится над созданием элегии в честь рождения дочери, которую недавно родила ему Барбара Торелли, и весь интеллектуальный мир Феррары с нетерпением ждет окончания работы. К сожалению, произведение, написанное то ли на латыни, то ли на итальянском, было утеряно, но те, кто читал его, говорили, что подспудно в нем ощущалась тема смерти, словно поэтом владело страшное предчувствие. Возможно, он мысленно читал свою элегию, когда, хромая, шел ночью 5 июня по Ферраре (нам неизвестно, шел ли он от герцогини или от Барбары). Ему уже было не суждено когда-либо увидеть их.

Рассвет 6 июня 1508 года связан с одним из наиболее известных убийств в истории итальянской литературы. Тело Эрколе Строцци было обнаружено на углу Виа Прайсоло и Виа Савонарола около стены дворца Ромеи. Он был убит кинжалом (на теле обнаружено двадцать два следа от ударов), но… на лице застыло обычное для него выражение надменного презрения, и он не утратил своей элегантности. Рядом валялась его трость. На нем были шпоры.

Город охвачен волнением. Строцци не пользовался популярностью; его не любили за излишнюю резкость и суровость. Но он был влиятельным, богатым человеком, принадлежал к одной из самых значительных семей в городе, приобрел известность в качестве поэта, был принят при дворе. И вот в один момент оборвалось все то, что некогда пробуждало зависть, восхищение или ненависть. Кто ответит за это преступление? В письме к Изабелле д'Эсте Проспери сообщил, что имеются противоречащие друг другу версии в отношении виновных в преступлении. Замечено, что Тебалдео охватила паника, и он попросил разрешения уехать, желательно в Рим (но в действительности он оставался до тех пор, пока не утихла буря). Завеса тайны опустилась на Феррару; никто не высказывает никаких предположений – так надежнее. По городу ползут таинственные слухи. На пышных похоронах в кафедральном соборе собираются все феррарские интеллектуалы, нет только официальных лиц. Филолог и гуманист Челио Чалкаджини поднимается с места, и под аркадами собора звучат закругленные фразы торжественной речи, presete cadavere: «Magna me cruciat miseratio, torquet iactura, magnitudo vexat indignitas rei…»{10}.