– Я думал, он будет полезнее нам живым, – сказал Герман, потирая бедро, ушибленное германским пистолетом.

– Полезнее, может быть, и полезнее. Но не ценой же наших жизней и здоровья. Его живым трудно взять. Разве что раненым. Лучше бы вы, Герман Олегович, ему локоть прострелили. Или колено. Или это шибко бесчеловечно?

– Не увиливайте, Екатерина Георгиевна. Кто он такой? И кто вы такая? – с мрачной решимостью спросил Герман, сжимая удобную рукоять парабеллума.

– Он – агент «безпеки» – украинской националистической службы безопасности. Я сотрудница спецслужбы. Российской. Не русской, не большевистской, не монархической. РОССИЙСКОЙ. По какому поводу и какими судьбами мы с ним сцепились именно здесь – можете спрашивать, можете не спрашивать, все равно ответить не смогу. Сама пока не понимаю. Интересоваться подробностями моей службы и моим жалованьем не стоит. И вообще, чем зыркать на меня с таким подозрением, идите-ка вы, прапорщик, своей собственной дорогой. Я ведь вас не держу. Лошадь есть, ранены вы чисто символически. И Прота забирайте. Рядом со мной сейчас ой как нехорошо быть.

Герман вновь уставился на реку. Что от нее требовать? Сказала, по-видимому, правду. Щепоточку правды. Да что ты, собственно, у нее узнать хотел? Но уходить не хочется. Признайся, единственное, что еще держит в этой жизни – возможность украдкой глянуть на встрепанный золотистый затылок.

– Братец Прот, ты-то что надулся? – Катя махнула грязным тампоном. – Ототрется уголек. На днях станешь истинным бледнолицым. Или тебя тоже вопросы устройства мироздания мучают?

– Не мучают. Я и так слишком много знаю, – Прот ожесточенно потер серыми пальцами волосы, поднялось облачко пыли. – Х…во быть всезнающим.

– Матюгаться начал, – Катя покачала головой. – Иди-ка ты купаться, всезнайка. Умывальников начальник и мочалок командир.

– При чем здесь умывальники? Я доводом стал, – печально сказал Прот. – Меня все найти хотят. Или убить. Меня теперь от Белгорода до Екатеринослава ищут. Я – аргумент. Используют, потом выбросят. Ваш соперник, его кличка пан Кула, раньше считал, что вы из ЧК. А золото, Екатерина Георгиевна, здесь недалеко, под Змиёвом спрятано. Вы, господин старший сержант, все-таки решите, что вам нужнее – я или золото? Вы с самого начала знали, что я как доказательство важен?

Герман со злорадством увидел на лице амазонки крайнее изумление. Оказывается, наша Катенька тоже глуповато рот умеет разевать.

* * *

Кони пощипывали траву, взмахами хвостов отгоняли надоедливых слепней. Герман тоже отмахивался веточкой от кусачих тварей. Новая трофейная «драгунка» стояла между колен. Где-то в зарослях рогоза мирно переговаривались кряквы. Герман слушал уток, заодно прислушивался к ахинее, которую нес Прот.

– От рождения это у меня. Наказан невесть за что. Хотя привык, жить можно. Главное, внимания не обращать, пока лично тебя не касается. Человек, Екатерина Георгиевна, самая странная божья тварь. Себя не понимает, никого не понимает. Всего боится, и от этого кровожадней волка. Порода, видимо, такая.

– Ну, насчет породы я знаю, – Катя продолжала машинально чистить «маузер». – Прот, значит, тебе достаточно тактильного контакта? Прикосновения, я имею в виду?

– Я же говорю, можно и без прикосновений, – скучно сказал мальчик и попробовал улечься поудобнее. – Касаясь человека, я вижу, ну, глубже, что ли. Иногда достаточно посмотреть на кого-то, и тоже хорошо вижу. А иной раз хоть обнимайся – тьма кромешная.

– М-да, уникум ты. Сочувствую. Ничего, если следы хорошо запутать, никто тебя не найдет. Насчет внешности ты не слишком беспокойся, можно загримироваться. И насчет «довода и аргумента» – обижаешь. Я тебя не искала и использовать не собираюсь. Насчет золота – отпираться не стану. Финансовые вливания любой конторе нужны, в том числе и моей. Насчет тебя – ни сном ни духом. Собственно, ты и сам должен был видеть. Нету тебя в моих планах. Уж извини, – амазонка сердито принялась собирать «маузер».

– Есть я в ваших планах, – пробормотал Прот и ехидно добавил: – Только вы еще этого сами не поняли, потому как каша у вас в мозгу. Вы начальство часто ругаете за бестолковость, за то, что вам толком ничего не объяснили.

– Ну, ругаюсь я много, это и господин прапорщик легко может подтвердить, – Катя кивнула в сторону молчавшего офицера. – Ты лучше скажи, откуда у тебя подозрения, если ты меня насквозь видишь? Это ты Герману Олеговичу насчет моей двуличности и коварности заливай. Я-то знаю, что использовать тебя не собиралась. Не потому что такая благородно-разблагородная. Я попросту не знаю, чего все от тебя хотят и что мне самой с тебя можно поиметь. Что насчет этого твои экстрасенсорные способности говорят?

– Эка вы вывернули, Екатерина Георгиевна. Я что, как по книге человека читаю? Знаете, как это – дверь перед тобой распахивают и в тот же миг полотенцем по глазам лупят. За дверью – базарная площадь, и чего там только нет. А ты только кучу навоза успеваешь рассмотреть или бородавку на носу у торговки медом. Смотреть-то не знаешь на что. Времени – миг. Насчет того, о чем именно человек в тот момент думает – это легче, – оно на переднем плане. Но и это у кого как. Люди разные.

– Да уж. Ну и сложности, одуреешь, – Катя покосилась на прапорщика, сидящего с отсутствующим видом, и понизила голос. – Ну а насчет меня, – что там, на переднем плане? Только давай без интимных подробностей. Про бесстыжесть я и сама знаю.

– Глаза. Темно-темно-карие, – шепотом сказал мальчик. – Вы их про себя почему-то вишневыми называете.

Герман видел, как девушка вздрогнула. Тут же нагнулась, бормоча проклятия, принялась собирать рассыпавшиеся патроны. Глухим, незнакомым голосом спросила:

– Значит, вишневые глаза? Не черные или, там, голубые? Не путаешь?

– Нет, – довольно растерянно прошептал Прот. Он с таким вниманием смотрел на командиршу, как будто впервые ее видел. – Екатерина Георгиевна, странно, но те глаза, правда, вишневыми нужно называть. Другие очи тоже имеются. И черные, и желтые, от которых мороз по коже. И голубые. Но вы же о них…

– Понятно, понятно, – поспешно оборвала Катя. – Ты мне всю голову не перетрясай, – она помолчала. – Прот, а ведь тебе нужно завязывать. С такими способностями своей смертью точно не умрешь.

– Как завязывать-то? Я же измениться не могу. Черти у меня в голове танцуют. Путаю все. Я же, срамно сказать, сейчас вашу дачу вспомнить могу, а как сам малым рос, совсем не помню, – Прот закинул руки за голову и уставился в начинающее меркнуть небо.

– Есть у меня одна идея, – Катя грустно усмехнулась. – Когда Пашка нас найдет, я тебе ее открою. Примитивная идейка, но такие часто срабатывают. Да не умирай ты раньше времени. Честное слово, людям и хуже бывает. Выкручиваются.

– Прот, а насчет меня как? – неуверенно спросил Герман. – Что во мне? Или там и заглянуть некуда?

Прот повернул голову, глянул прищуренным глазом:

– У вас, Герман Олегович, печально там. Птицы на кладбище поют. Осень, а они поют. В грустном вы мире живете. А о Лариске вашей забудьте. Дура она. Да вы и сами знаете.