меньшевиках и в меньшей степени в эсерах большевики разбирались лучше.

3. Меньшевики и эсеры

Отношения большевиков с конкурирующими социалистическими партиями были сложными и противоречивыми. Обоюдное прочтение смысла этапов революционного процесса играло решающую роль. Все зависело от оценки конкретного исторического момента, расклада политических сил и, соответственно, определения главного врага. Эсеры и меньшевики много враждовали с большевиками в предыдущие годы, и аппарат РКП(б), как правило, не трактовал былое членство в этих партиях как естественный пролог к обращению. Громкие эмигрантские организации «мелкобуржуазных партий» и множество подпольных публикаций в Советской России (по крайней мере до середины 1920‐х годов) представляли в глазах аппарата серьезную угрозу. Меньшевики и эсеры в 1918–1921 годах были неоднородны, и, соответственно, отношение коммунистов зависело в немалой степени от того, к какому партийному течению принадлежало то или иное лицо. Меньшевики из плехановского «Единства» входили в Союз возрождения и были даже в савинковском Союзе защиты родины и свободы. С точки зрения большевиков, это были враги советской власти, и им в РКП(б) не место. В ПСР, после откола левых эсеров осенью 1917 года, были правые, были правоцентристы (они доминировали в партии), левоцентристы, возникли также народовцы, ставшие потом и организационно обособленными, – Меньшинство ПСР. Последние уже отказались от идеи Учредительного собрания, разделяли идеи не парламентаризма, а «трудовластия», считались советской партией, легальной до роспуска партии эсеров в 1922 году. Из них очень многие ушли в РКП(б)[496].

С точки зрения большевиков, их оппоненты сильно отличались по темпераменту. Самыми рассудочными, осторожными, склонными больше к словам, чем к действиям, в революционном движении считались меньшевики. Так, например, с точки зрения ортодоксального большевика А. Голубкова, меньшевики-ликвидаторы «к подпольной работе относились не только скептически, но и с нескрываемой насмешкой, как к какому-то кустарничеству, как уже к изжитому этапу движения, как „взрослый“, „серьезный“ человек относится к забаве и увлечению молодости»[497]. А самыми бесшабашными и склонными к авантюризму, с самым ярким революционным темпераментом считались (по убыванию) анархисты, эсеры-максималисты и левые эсеры. Впрочем, и внутри партий было достаточно большое разнообразие «типов», порой гораздо более несхожих друг с другом, чем с родственными им «типами» из другой партии. Так, по темпераменту один из главных эсеровских «типов» (решительный и боевой) был близок большевикам, а другой (народолюбивый рефлексирующий интеллигент) вызывал у большевиков презрение. Приведем характеристику, выданную видному эсеру В. М. Зензинову секретным сотрудником ИНО ГПУ в 1922 году:

[На IV съезде] переизбирается в ЦК и вообще всегда будет избираться без особых протестов левых, ибо кристально чистый, симпатичный человек и притом апологет и патриот Партии. Ценен как надежно-верная и внутриорганизаторская партийная сила. Подпадает под влияния. Так в 17 году явно под влиянием Гоца и Керенского. Летом 18 г. – влияние Тимофеева, в 18 на востоке – всецело под влиянием Авксентьева и Гендельмана. Творец (вместе с первыми двумя) Уфимской Директории.

Типичный член Авксентьевской Директории – бесхарактерный, нерешительный и недалекий. Сам попал в горло к Колчаку без какого либо серьезного сопротивления и несмотря на предупреждения. <…> Неустойчив, в политике недальновиден, типичный нерешительный русский интеллигент. Все сказанное не мешает ему считать себя искренним социалистом[498].

Большевики подобного слабохарактерного интеллигента видели не только в эсерах, но и в меньшевиках и презирали этот тип. Ленин давал простой пример: «…меньшевик, желая получить яблоко, стоя под яблоней, будет ждать, пока яблоко само к нему свалится. Большевик же подойдет и сорвет яблоко». «Быть марксистом не значит выучить наизусть формулы марксизма. Выучить их может и попугай. Марксизм без соответствующих ему дел – нуль. Это только слова, слова и слова. А чтобы были дела, действия, нужна соответствующая психология. У меньшинства слова внешне марксистские, а психология хлюпких интеллигентов, индивидуалистов, восстающих… против всего, в чем они могут увидеть обуздание их психики». Большевик Николай Семашко развивал эти мысли так: «Некоторые меньшевики говорили как-то мне, что меньшевики и большевики различаются, между прочим, по темпераменту. По-моему, это – глубокое психологическое наблюдение. Рефлексия (в худшем случае – трусость) лежит в основе меньшевика как психологического типа. Боевой темперамент – основа психологии большевика. Я не могу себе представить большевика с меньшевистским темпераментом»[499]. «При достаточной опытности, – замечал Троцкий, – глаз даже по внешности различал большевика от меньшевика, с небольшим процентом ошибок»[500]. «На протяжении всей своей истории меньшевизму пришлось выступать в качестве антипода большевизма, – жаловался меньшевик-эмигрант Г. Аронсон. – Казалось бы, исторически в первое десятилетие надо всем превалировала задача борьбы со старым режимом. Но от деятельности большевиков получалось впечатление, что они ведут борьбу не столько с самодержавием, сколько с меньшевиками и либералами»[501].

Но контрреволюционерами меньшевики и эсеры считались далеко не всегда. Возьмем меньшевиков: в первой половине 1918 года они входили в состав Административного совета Временного Сибирского правительства, Временного областного правительства Урала, участвовали в Уфимском государственном совещании (которое в 1920 году совершенно еще не демонизировалось). Но уже в августе 1918 года ЦК РСДРП объявил о недопустимости участия в вооруженных выступлениях против советской власти, равно как и в антибольшевистских правительствах. Партийное совещание в декабре 1918 года решило выстраивать тактику меньшевиков, «беря за исходный пункт… советский строй как факт действительности, а не как принцип»[502]. Меньшевики, по их собственному утверждению, «всегда стояли на твердой почве признания всей партией необходимости сохранения гражданского мира внутри демократии и потому были решительными противниками вооруженной борьбы с Советской властью и большевиками»[503]. Большевики, в свою очередь, были толерантны к меньшевикам во время трудностей 1919 года, но затем успехи на фронтах и консолидация республики привели к возобновлению репрессий против членов этой партии. В 1920 году ВЧК получила инструкцию «разработать план расселения меньшевистских политических вождей для их политического обезвреживания». Вступление в Киев Красной армии повлекло за собой суд над членами киевского комитета РСДРП, которых обвиняли в сотрудничестве с Деникиным; после занятия Одессы последовал поголовный арест одесских членов РСДРП. Постановление Политбюро РКП(б) «О меньшевиках», принятое в 1921 году, предписывало «политической деятельности их не допускать, обратив сугубое внимание на искоренение их влияния в промышленных центрах». В марте 1922 года Политбюро ЦК РКП(б) решило готовить «гласный суд над социал-демократической молодежью», но, опасаясь негативного резонанса, в итоге ограничилось административной ссылкой. 4 июня 1923 года появился секретный циркуляр «О мерах борьбы с меньшевиками», в котором ставилась задача полного изгнания меньшевиков из научных и учебных заведений[504]. С этого же времени Политбюро ужесточило отношение к социалистам и начало требовать от партийных организаций применять санкции к