Связь с центром в 1904 г. была очень плохая.

Под напором присутствующих Носуленко пошел на попятную. С каждым вопросом его героическая биография становилась все менее впечатляющей. Выяснилось, что руководства его ячейкой толком не было, революционной литературы автобиограф не читал, о разногласиях в партии был не в курсе. В партии был рядовым, а арестовали его не за политическую пропаганду, а за случайное участие в забастовке. Героическое начало автобиографии впечатлило слушателей и одновременно вызвало подозрения. Если ответчик был таким сознательным, как заявлял, требовалось прояснить его взгляды по тактическим вопросам. Объясняться было опасно. Легко можно было попасть в меньшевики – Носуленко отрекался от них трижды.

По-видимому почувствовав неудовлетворенность слушателей, Носуленко решился рассказать подробнее о своем партийном прошлом. Однако чем больше появлялось подробностей, тем невзрачнее выглядела организация, в которой он работал. Выяснилось, что партийная дисциплина в ней отсутствовала и никакого особенного вклада в политическую борьбу рассматриваемого периода она не внесла:

Организация существовала все время с небольшими перерывами; имела местное значение и состояла из 30–40 чел. <…> Печать и книжка хранилась у секретаря; членские взносы платились неаккуратно; конспиративной квартиры не было. Программы не имели, арестов ко<мите>та не было. Один из руководителей Лемешенко скрылся, подозреваемый в измене. Связь с Кременчугом была слаба – оттуда только через руководителя получали листовки. Иногда получали «Искру». Легального культурничества не было. Участие в выборах в Думу организация принимала слабое. От мастерских был избран 1 рабочий в рабочую курию.

Поведение Носуленко во время реакции тоже вызывало естественный интерес. Было важно знать, поддался ли он разочарованию и упадничеству после поражения революции 1905 года или продолжил бороться. Ответ автобиографа только добавил неясности в его прошлое. С одной стороны, он продолжал рассказывать о героической борьбе и пережитых репрессиях и арестах, но одновременно, понимая, что преувеличение собственной сознательности может быть опасным, он пытался показать, что особенного участия в политической жизни не принимал. Рассказ о периоде реакции состоял из взаимоисключающих утверждений: Носуленко арестовывали, но эти аресты не были серьезными, связи с партией он не имел, но продолжал вести агитацию. Носуленко как будто прошел исторический путь вместе с партией, но так, что это было невозможно заметить: «В 1908 г., – продолжал автобиограф, – [я] поехал в Либаву, где был арестован и выслан. <…> Арестов было 3, а обысков много. <…> Мои аресты не носили серьезного значения. <…> Связь с партией потерял из‐за сильного разгрома партии, но устную агитацию вел все время. Быть официальным членом партии было нельзя, т. к. не было организации». Автобиограф перенес три операции, и врачи запретили ему заниматься физическим трудом. К 1910 году он погрузился в культурничество. К экзамену на сельского учителя готовился три-четыре года, имея «случайного репетитора», и, наконец, сдал экзамен и получил свидетельство. Получить место учителя не удалось – власти Носуленко не доверяли.

Автобиограф был против империалистической бойни, «но в момент объявления войны болел». В Харькове в 1917 году он был взят в контору помощником табельщика – счетоводом. Февральская революция не изменила ход жизни, но событиями «был захвачен». В городе функционировали земские управы и советы, но «последние были слабы». И все-таки «о классовой борьбе [я] имел представление к 1917 г … был против Керенского». «В октябрьском перевороте принимал участие в общем движении». В декабре Носуленко наконец получил место учителя в деревне; там, в школьной работе, какое-то время «делал революцию». Но в апреле 1918 года «из‐за наступления немцев пришлось уехать в Полтаву…». «Здесь, переживая все события [Гражданской войны] на Украине, работал и учителем, и в волсовете». Тогда же автобиограф стал большевиком, что считалось довольно поздно. «Не вступил в 1917 г. в партию потому, что в той местности, где жил, не было организации. Вступил в партию в Новомосковске, как только организовался Комитет. В 1919 г. ушел в Красную Армию, где пробыл 10 месяцев до мая 1920 г.» После заведовал отделом народного образования, в ноябре 1921 года избирался секретарем укома РКП.

Несмотря на уверения в том, что он может «доказать» приведенные сведения и что сказанное «могут подтвердить товарищи по работе», прения по автобиографии Носуленко все продлевались. Требовалось выяснить, был ли ответчик сознательным партийцем, который отошел на время от дел (и тогда, вероятнее всего, он примыкал не к большевикам), или ничем не выделяющейся серостью, которая пытается себя героизировать. Некоторые «чистильщики» считали, что Носуленко пытается от них что-то скрыть, и призывали его к искренности. Им казалось, что Носуленко вилял: «Отход от революционного движения, вплоть до 1919 г. … освещается в затушеванной форме, без коммунистической откровенности». Двойственности они не признавали: «Носуленко или врет, или говорит правду – так надо ставить [вопрос]», – считал Воронов. Были основания подозревать преувеличение автором своих революционных заслуг: «В биографии есть только плюсы, а минусы скрыты». У всех есть грехи, все преодолевают соблазны – такой была норма мышления коммунистов. А тут какой-то совершенно правильный товарищ, без грехов, соблазнов и их отрицания. А как же он тогда собирается стать стойким, выдержанным?

В стенограмме выступления товарищей переданы пунктирно, и все же контуры взаимоисключающих реконструкций партийного прошлого Носуленко уловимы. «В письменной и устной биографии есть противоречия, – констатировал Стасюк. – Открыто Носуленко о той партии, в которой состоял, не говорит. О связи с центром умалчивает. О литературе говорит только как о беллетристике – этого не может быть». Стасюк считал, что Носуленко не преуменьшал свои заслуги, но скрывал, где и с кем работал. «История партии говорит, что на юге в 1902 г. существовали сильные организации», поэтому отсидеться он не мог, должен был проявить себя.

В деревню он идет для революционной работы, а в партии не состоит. Красной гвардии, «Правды» не видит. Итак: Правда ли он состоял в партии? Подействовало ли на него ликвидаторство? Почему он только в 1919 г. вступает в партию? <…> К Носуленко мы особенно строго должны отнестись, т. к. он пожил. Важны его колебания в течение 12 лет. В вопросах он был тверд, но в тактике твердости нет. Работал Носуленко в верхушках партии, а не в низах.

Скептицизм Стасюка разделяли и другие студенты. Богачев называл вещи своими именами: Носуленко был слабовольным интеллигентом, легко порвавшим свои связи с пролетариатом. Таких можно было найти только среди меньшевиков, о чем Богачев и сообщил в лицо ответчику: «Состоял в соц. – дем. партии, но после оторвался и от рабочих и от партии – по-простому, сдрейфил. Что неслучайно. В годы реакции наступает упадочное настроение. Носуленко [принадлежал к] интернационалистам-меньшевикам». «Необходимо обратить внимание, – добавлял Свержев, – после 1907 г. Носуленко круто поворачивает; уходит