том, что сжимаю его руку, бегаю взглядом по его лицу, произнося его имя.

– Мы не можем вернуться, – сказал я.

Он похлопал меня по руке. Улыбнулся довольно прохладной, веселой улыбкой.

– Патрик, – сказал он, – ты ведешь себя глупо.

– Не заставляй меня возвращаться.

Он вздохнул.

– Мы должны вернуться.

– Почему?

Он посмотрел в потолок.

– Ты знаешь, почему.

– Скажи мне. Я, кажется, забыл. Это делают другие люди. Другие люди вместе живут в Европе. Они уезжают, у них счастливая жизнь…

– У тебя хорошая работа в Англии. У меня – тоже. Я не говорю по-итальянски. У нас обоих есть друзья, семья… Мы не можем здесь жить.

Он произнес это так спокойно, так убедительно. Меня все же утешило то, что он не упомянул о ней. Он ни разу не сказал: «Потому что я женатый мужчина».

Письмо от мамы.

Мой дорогой Трики,

я приняла решение. Когда ты выйдешь на свободу, я хочу, чтобы ты приехал и жил здесь, со мной. Это будет как в старые добрые времена. Только лучше, потому что твоего отца здесь не будет. Ты можешь иметь ЛЮБУЮ свободу, которую пожелаешь. Я прошу только о твоей компании во время еды и о стаканчике или двух после нее. Что касается того, что думают соседи, – к черту их, говорю я.

Прости бред старушки.

Твоя вечно любящая

Мама

P. S. Надеюсь, ты знаешь, что я бы приехала, если бы не предписания врача. Но тебе не о чем беспокоиться.

Весь ужас в том, что на данный момент это кажется очень хорошим предложением.

Марион приедет сегодня в гости.

Я провел всю ночь в раздумьях, идти ли на это свидание. Пусть она ждет, ее перчатки будут дрожать, а идеально уложенные волосы намокнут от пота. Пусть она ждет с накрашенными женами мошенников, кричащими детьми крутых парней, разочарованными матерями сексуальных извращенцев. И пусть она будет той, кто должен повернуться и уйти.

Но утром я знал, что не сделаю ничего подобного.

В три часа Беркитт отвел меня в комнату для свиданий. Я не прилагал никаких усилий, чтобы выглядеть прилично. На самом деле в то утро я особенно плохо побрился и был рад своим порезам и ссадинам. Полагаю, это довольно жалкое желание шокировать ее. Возможно, я даже хотел завоевать ее симпатию. Как только я увидел ее – она была одна, с лицом, искаженным страхом, – меня затопило разочарование. Где он? Мне хотелось кричать: «Почему здесь не он, а ты? Где мой дорогой?».

– Привет, Патрик, – сказала она.

– Марион.

Я сел на металлический стул напротив нее. Комната для свиданий – маленькая, довольно светлая, но такая же холодная, как и все в этом месте, – в ней пахло дезинфицирующим средством и прокисшим молоком. Было еще четыре встречи, и Беркитт присматривал за каждым. Марион пристально смотрела на меня, ее глаза не мигали, и я понял, что она пытается сосредоточиться исключительно на виде Патрика Хэзлвуда, заключенного, вместо того чтобы смотреть на происходящее рядом с нами, где муж и жена отчаянно хватали друг друга за колени под столом. В странной попытке предоставить нам уединение радио, настроенное на какое-то бессмысленное шоу-викторину в «Легкой программе», играло на средней громкости.

Марион сняла перчатки и положила их на стол. Ее ногти были покрыты лаком мрачно-оранжевого цвета, что меня удивило. И теперь, когда по-настоящему рассмотрел ее, я мог сказать, что на ней было гораздо больше макияжа, чем обычно: веки были покрыты каким-то блестящим веществом, губы – пластичного розового оттенка. В отличие от меня, она явно приложила немало усилий. Но общий эффект не сильно лучше того, который производят распутницы Скрабса. И все, что у них есть, – это клейстер и краска для постеров.

Она сложила свой горчичный кардиган и похлопала по его воротнику. Ее лицо было бледным и невозмутимым, но на шее выступила красная сыпь.

– Рада тебя видеть, – сказала она.

Просто по тому, как она расположила черты лица: с выражением отстраненного, уважительного сочувствия, – я понял, что никакого сообщения от Тома у нее нет. У этой женщины для меня вообще ничего не было. Скорее, это она чего-то хотела от меня.

– Не знаю, с чего начать, – сказала она.

Я не стал предлагать помощь.

– Не могу передать, как ужасно я себя чувствую по поводу того, что произошло. – Она сглотнула. – Это была полная судебная ошибка. Здесь должен быть Коулман, а не ты.

Я кивнул.

– Это скандал, Патрик.

– Знаю, – выпалил я. – Я уже получил письмо из музея, освобождающее меня от обязанностей. И еще одно – от моего домовладельца, сообщающего, что моя квартира сдана в аренду очень хорошей семье из Шорхэма. Только мама клянется, что ей не стыдно за меня. Разве это не смешно?

– Я не имела в виду… Я имела в виду: скандал в том, что ты здесь…

– Но я гомосексуалист, Марион. – Она уставилась на стол. – И я хотел заняться сексом с Коулманом. В зале суда он выглядел довольно жалко, но могу заверить тебя: в ту ночь, когда мы встретились, он был совсем не таким. Даже если нам так и не удалось выполнить это действие, намерение было. В глазах закона этого достаточно, чтобы осудить человека. Я приставал.

Она все еще смотрела на стол, но я был в полном порядке.

– Это в высшей степени несправедливо, но так оно и есть. Я считаю, что есть комитеты, петиции, лоббисты и тому подобное, которые пытаются изменить закон. Но в британском понимании близость между двумя мужчинами напрямую связана с тяжкими телесными повреждениями, вооруженным ограблением и опасным мошенничеством.

Марион поправила перчатки, осмотрелась, затем сказала:

– Они хорошо с тобой обращаются?

– Это немного похоже на государственную школу. И во многом как в армии. Зачем ты пришла?

Она выглядела пораженной.

– Я не знаю.

Была долгая пауза. В конце концов она попробовала:

– Как еда?

– Марион, ради бога, расскажи мне о Томе. Как он?

– Он… хорошо.

Я ждал. Представил, как схватил ее за плечи и вытряхнул из нее слова.

– Он ушел из полиции.

– Почему?

Она посмотрела на меня, как будто я должен был знать ответ без необходимости объяснять его по буквам.

– Надеюсь, проблем не было, – пробормотал я.

– Он отказался это обсуждать. Он просто сказал, что ушел, прежде чем его вынудят это сделать.

Я кивнул.

– Что он теперь будет делать?

– Работать охранником. У Аллана Уэста. Денег не так много, но я все еще работаю… – Она замолчала. Я изучал ее оранжевые ногти.

– Он не знает, что я