предчувствии будущего торжества. Бенедетто Одескальки не был ясновидящим и не чувствовал благодарности, но Марысенька всегда относилась к нему с уважением, выразив впоследствии желание, чтобы его причислили к лику святых, и упоминая об этом в своем завещании. Франция, как известно, не считала его своим другом.  Императорская армия в 45 000 человек была великолепна; цвет Германии; отряды бывавшие на полях битвы при Рейне, дававшие отпор Тюренну и Кондэ. Собесский был поражен их представительной осанкой, их вооружением, их дисциплиной, удивляясь даже, что они считали нужным присутствие его и его поляков, чтобы помериться силами с турецким войском.  "Эти люди подобны лошадям, -- говорил он, -- они не знают своей силы". Его беспокоил тоже вид его солдат рядом с такими молодцами. Он не имел в виду гусар и кирасир: последние не боялись никакого сравнения. Но пехота имела жалкий вид: бедное войско, плохо снаряженное, едва одетое, с босыми ногами, с ружьем, перевязанным веревкой, чтобы оно не. развалилось; и в то же время войско, замечательное по своей выносливости, стойкости и преданности. Вот, что о нем говорит Далэрак -- современный летописец: "Эти солдаты в лохмотьях отличаются стойкостью необычайной; претерпевая всякие лишения, голод, холод с геройским мужеством, они выдерживают всю тяжесть войны, подвергаясь всем опасностям. Я видел пехоту в открытом поле, в опасном отступлении. Когда армию преследовали татары по пятам, пехота защищала конные отряды, давая им возможность смело двигаться вперед. Я видел, как эти солдаты голодные, изнемогая от усталости, ползком двигались вперед, заряжая свои ружья, никуда негодные и ухитрялись ими стрелять, не переставая".  Это был неисчерпаемый запас народных сил. Их не признавали, ими злоупотребляли гордые барышники; их силы тратили напрасно, и они оставались невредимы. Как показать Германии эту нищету? Собесский нашелся благодаря "шхяхетскому" юмору.. Ему указали на один батальон особенно оборванный, советуя провести его ночью. Он велел выставить его вперед и, указывая на этих оборванцев, сказал: "Господа, вот люди, давшие клятву не носить никакой другой одежды, кроме той, которую они отнимут у врагов. Они сбросили турецкие отрепья, которые они взяли при последнем договоре; скоро вы их увидите роскошно переодетыми в восточные одежды".  Марысенька главным образом заботилась о личной экипировке главнокомандующего: "Хорошо ли одеты его приближенные?" Он её успокаивал, говоря: "Если императорское войско вздумает судить о нас по этому, оно нас сочтет за крезов, за самых богатых людей нашего времени: ливреи моих пажей и лакеев великолепны; упряжь лошадей превосходна, комнаты моя и сына обиты дорогим сукном. У них позолоты на уздечках и седлах я не видал не только у пажей и лакеев, но и ни у одного принца".  Восток и Запад встретились, сравнивая себя друг с другом среди этой европейской толпы. Вероятно, по своему воинственному простодушию Карл Латарингский и его товарищи нашли, что в характере поляка много турецкого.  Собесскому пришлось только ими хвалиться: принцы и курфюрсты поочередно обращались к нему за приказаниями; устроили почетный караул перед его палаткой, выслушивали малейшие его замечания. "Ах! Если бы наши так поступали", вздыхал король.  Несмотря на храбрость Штаренберга, Кара-Мустафа мог бы взять Вену приступом в первых числах сентября. Укрепления устоять не могли. Но приступ влечет за собою грабеж и резню. Визирь мечтал превратить этой христианский город в столицу княжества, главой которого он будет сам. Он упорствовал, выжидая капитуляции. Часть жителей на аванпостах уже затеяли тайные переговоры. Кара-Мустафа не верил в прибытие Собесского с большим польским войском. "Никогда, думал он, эти упрямые дворянчики (он их хорошо знал) не согласятся бежать так скоро и далеко на защиту ненавистного "немца". Татары его предупредили лишь в ночь на 10 сентября: Собесский приближался. Кара-Мустафа собрал совет. Большинство пашей подали голос за снятие осады, советуя встретить христианское войско в открытом поле, где кавалерия, составляя две трети всей турецкой армии, может, развернувшись, явить свое численное превосходство. Оставаясь на месте, войско будет заперто между стенами города и окружающими его холмами. Кара-Мустафа упрямился; он продолжал мечтать. Что скажут в Константинополе, узнав, что они отступили от города наполовину взятого? Татары, вероятно, ошибаются. Он думал оставить 24 000 человек в траншеях, а с остальными встретить нападающих. И то у него будет двое против одного.  На следующий день город доходил до отчаяния. С высоты башни св. Стефана всю ночь раздавалась стрельба; последний призыв, долетавший до неба вместе со звуком колоколов, ударявших в набат и молитвами осажденных, собравшихся в церкви. Штаренберг стоял на башне, обозревая горизонт, ожидая обещанную помощь -- последнюю надежду. Вдруг на высотах Каленберга на северо-востоке города, по направлению к Кракову, появилось громадное красное знамя с белым крестом, развеваясь от ветра. Храбрый воин упал на колени: войско польское приближалось и Собесский шел во главе.  Никто не ожидал их прибытия с этой стороны. Дорога считалась непроходимой: вот почему Собесский её избрал, несмотря на возражения, ему предъявленные. Немцам пришлось, действительно, бросить на дороге свою артиллерию; одни польские пушки прошли в ущелье; их тащили "босяки" с берегов Вислы, -- выносливое и стойкое племя, привычное к тяжелым работам. Когда добрались до вершины, у главнокомандующего явилось минутное сомнение и опасение: он ожидал встретить для спуска склон ровный и покатый, между тем он видел перед собой спуск весь изрытый и крутой: "пропасть налево, направо -- горы, кругом виноградники и леса". Но к нему скоро вернулась уверенность.  Придется изменить план атаки и спускаться "а la secura", по примеру Морица Нассауского и Спинолы. Бросив взгляд на лагерь Кара-Мустафы и его окрестности, Собесский вполне успокоился: перед ним расстилался целый город с сотнею тысяч разноцветных палаток, прислонившись к осажденному городу; но этот город не был защищен. Чтобы закрыть к нему доступ, Кара-Мустафа не построил ни одного редута.  "Это болван, -- сказал громко король. -- Он нам попался". -- и сделал распоряжение для битвы.  Кара-Мустафа был человек ловкий, -- это доказывал его смелый поход на Вену, метко обдуманный и доведенный до конца. Он имел в своем распоряжении храброе войско, закаленное в бою и достаточно