– Выходит, что кто-то имеет касательство к твоей прислуге. Жилец. Постой… А уж не сам ли это Достоевский?

Баранников рассмеялся.

– Господин Достоевский таких, как мы, бесами обзывает. И дружит со всякой консервативной сволочью, вроде Победоносцева и Каткова. Да что Победоносцев! Я слышал, он к самому цесаревичу вхож! А уж цесаревича никак к сочувствующим не причислишь! С другой стороны…

Баранников замолчал и лукаво улыбнулся. Кивнул на бумагу:

– Ты её внимательно прочитал?

– Конечно! А что? – встрепенулся Михайлов.

– Нет, ничего… – Лицо Баранникова стало совсем таинственным. – Скажи сначала, что ты полагаешь сделать.

– Надо разобраться…

– А вот с разборками придётся погодить, – серьезным голосом произнёс Баранников. – Если, как тут написано, у Убивца есть близнец, то он наверняка нас ищет. Как пить дать. У близнецов, знаешь, отношения особые, не как у братьев. Они ещё в утробе матери…

– Ну, перестань, – перебил Михайлов. – Сначала скажи: ты в существование этого близнеца веришь?

– Да как же не поверить, если кто-то на такое письмо решился?

Михайлов переставил стул спинкой вперёд, принял обычную для себя позу, положив руки на спинку, и задумался.

– И где же нам его искать?

– А вот это вопрос… У нашего «Всевидящего Ока» разве спросить.

– У Клеточникова? Не хочется его в это дело впутывать…

– Так ведь дело-то, говорю, очень серьёзное. А что, если близнец сейчас по нашим следам идёт?

Михайлов поднял голову и ответил вопросом на вопрос:

– А что, если близнеца не существует?.. Впрочем, ты прав: нельзя исключать такой возможности, и, следственно, это проблема, которую надобно быстро разрешить.

– Ну, так и давай решать, – сказал Баранников.

Михайлов покачал головой:

– Нет, Саша, тебе в этом деле участвовать никак нельзя. Близнец ведь именно тебя ищет. Ты у жандармов засветился, они тебя в лицо знают. Нет, тебе нужно уйти на карантин. И немедленно, слышишь? – он повысил голос.

– Да слышу… Но кого ты ещё можешь сейчас найти? Ширяева нельзя: он заряды готовит. Разве что… Андрей с Александром Первым?

Баранников вопросительно глядел на Михайлова.

– Да, пожалуй… – после паузы выговорил Михайлов. – Я попробую сегодня же связаться с Клеточниковым и встретиться с Андреем. А ты, – ты уезжай, Бога ради.

– Уеду, – ответил Баранников. И хитро усмехнулся: – Но не сейчас. Очень уж любопытно узнать, есть близнец у Убивца или нет… Да и Андрея с Александром предупредить надо: силища у Убивца прямо нечеловеческая. Его убить нелегко. На редкость живучий. Мы ведь его и штыком кололи, и душили, и ранен он был. А всё сопротивлялся… Надо полагать, и братец его той же породы… А за меня не беспокойся. Говорю же, дом чистый, а я без особой надобности днём не выхожу. Да и, если надо, могу каждую ночь квартиру менять.

Он поднялся, пошёл к прихожей, но остановился.

– Так ты, Саша, бумагу внимательно прочитал?

– Да что ты загадки загадываешь? – рассердился Михайлов. – Конечно, внимательно.

– А почерк хорошо рассмотрел? – продолжал допытываться Баранников.

– Почерк? – насторожился Михайлов. – А что такое?

Михайлов снова схватил письмо.

– Ба! Только сейчас заметил: каллиграфия! – воскликнул он. – Да какая! Талант! Буковка к буковке, а вензеля-то какие!.. Этому искусству, кажется, художников да ещё инженерных офицеров учат?

– Вот-вот, офицеров, – сказал Баранников. – А ты знаешь, что господин Достоевский именно Инженерное училище и закончил?.. И, кстати, каллиграфией он нарочно занимается: ему врачи посоветовали – мол, помогает от припадков падучей болезни.

– Откуда ты всё это знаешь? Про Достоевского? – удивлённо спросил Михайлов.

– Так мы же соседи. Говорю: на одной площадке проживаем. Бывает, что и сталкиваемся на лестнице, раскланиваемся… – отозвался Баранников, и вышел, улыбаясь.

Михайлов с некоторой растерянностью остался стоять в прихожей.

ПЕТЕРБУРГ.

Конец июня 1879 года.

На другой день после похорон Елизавета Яковлевна Макова рассчитала почти всю прислугу, оставив лишь кухарку, дворецкого и истопника.

Затем она заперлась в своей комнате, велев не тревожить, и принялась обдумывать, как жить дальше.

Она не плакала: все слёзы, видно, вышли ещё на похоронах. Да и немного их у неё в запасе и было, слёз-то.

Сейчас она вдруг осознала, что ей предстоит множество больших и малых забот, и что она в Петербурге совершенно одна: не только подруг – просто знакомых и то почти нет. Значит, всё нужно делать самой, ни на кого не надеясь. Даже на обещанный этим очкастым стариком государственный пенсион.

Прежде всего: с этой квартиры придётся съехать. Слишком большая и дорого обходится. Следует подыскать квартирку попроще, поскромнее, и даже не в центре…

Елизавета Яковлевна вздохнула, обведя глазами комнату. Жаль… Столько лет здесь прожито… Да как прожито? Кое-как… Стало быть, и горевать не о чем.

Другое дело – долги. Елизавета Яковлевна никогда особенно не рассчитывала свои траты и охотно соглашалась, когда в магазинах ей отпускали в долг. Теперь же она вдруг отчётливо вспомнила: в каких магазинах, и сколько. В основном – в модных французских салонах, где она покупала наряды, зонтики, какие-то безделушки. Сумма получалась немаленькая.

Елизавета Яковлевна снова обвела глазами комнату, вздохнула. И зачем покупала все эти новомодные тряпки и безделушки? Всё равно ведь никуда не выезжала. Разве что в церковь; так там особо не покрасуешься…

На глазах вдруг выступили слёзы. Остались, значит, ещё в запасе…

Елизавета Яковлевна решительно вытерла их чёрным платочком: платочек тоже специально был куплен под траурное платье. Она отложила платок, пододвинула к себе бумагу и карандаш – считать долги и предстоящие расходы.

* * *

Хотела с утра съездить в Новодевичий монастырь, на могилку, – не дали. Сначала явилась домовладелица. Женщина невероятных размеров, с усами, и голосом, как иерихонская труба – Елизавета Яковлевна даже не помнила, как её зовут. Все квартирные расходы оплачивал муж. Домовладелица сказала, что у них принято платить за квартиру за месяц вперёд. Июнь-де заканчивается, пора платить за июль.

– Сколько? – пискнула неожиданным дискантом Елизавета Яковлевна.

– Как обычно: 250 целковых, – проревела труба. – Но вам, так и быть, скидку сделаю по случаю горя. Так что извольте, мадам, в течение недели 230 рублей.