– Хорошо, – ответила Елизавета Яковлевна, хотя ничего хорошего не видела: ответила, чтобы отвязаться.

Домовладелица критическим взглядом оглядела обстановку и доверительным тоном проревела:

– Я вам вот что, голубушка, посоветую. Снесите-ка вы свои наряды на распродажу. Какой никакой – а доход.

Она ещё раз оглядела комнату и двинулась, как пароход, к дверям. Только что без гудка…

– Послушайте! – остановила её Елизавета Яковлевна. – А что, если бы я хотела взять квартиру поменьше? Мне одной такие хоромы ни к чему.

Пароход медленно развернулся.

– Вы у меня же хотите квартиру взять?

– А у вас есть свободные?

Труба неожиданно вздохнула.

– Нет, голубушка, у меня только почтенные люди квартируют. Сенаторы, правительственные чины, железнодорожники… Маленьких квартир совсем нету, разве что дворницкая. Но, если желаете, я наведу справки.

– Конечно, желаю! И даже очень буду вам благодарна!

Пароход снова начал разворачиваться к дверям.

– Наведу! – проревела напоследок и удалилась, едва вписавшись в двустворчатый дверной проём.

Дворецкий проводил её.

Но не успел закрыть за ней дверь – новый посетитель: из министерства.

Елизавета Яковлевна обрадовалась было: мелькнуло в голове приятное слово «пенсион». Не тут-то было! Оказывается, явились за какими-то бумагами Льва Саввича.

Елизавета Яковлевна нахмурилась.

– Нет, никаких бумаг я вам не дам, – сказала, как отрезала. – И в кабинет Льва Саввича не пущу. Сама туда не захожу, и посторонним не позволю. Заперла на ключ.

– Но я не посторонний… – опешил чиновник. – Я товарищ министра юстиции Фриш!

Елизавета Яковлевна помотала головой:

– Нет! Сама не вхожу – значит, и никого не пущу. Приходите после. Потом.

– Когда же прикажете? – обиженно спросил Фриш.

– После сороковин.

Фриш насупился.

– Но дело не может ждать. Вы же знаете, что в министерстве обнаружена недостача. Особым судебным присутствием Сената ведётся расследование, нужны документы. А Лев Саввич, насколько мне известно, часто приносил служебные бумаги домой…

– Нет! – нетерпеливо ответила Елизавета Яковлевна. – Я же сказала. Чего вы стоите? Чего ждёте? Мне на кладбище надо ехать.

Лицо Фриша приняло крайне недовольное выражение.

– Однако, мадам Макова, вы, видимо, хотите, чтобы я с прокурором пришёл и с жандармами? Официально?

– Ничего я не хочу! – повысила голос Елизавета Яковлевна. – Вы видите: я траур не сняла? Какие бумаги? Какой прокурор? Совести у вас нету, вот что! Ступайте! И передайте вашему прокурору, что я свои права знаю, а вдов обижать даже и законом не велено.

После такой тирады Фриш опешил и удалился в явном смущении. А Елизавета Яковлевна, наконец, стала собираться на кладбище.

Но – опять не дали. Явился худощавый пожилой господин и заявил:

– Я из магазина Дациаро, компаньон Рашевский. Тому две недели назад вы изволили заказать у нас жемчужное колье. Колье давно готово. Если желаете – оно у меня с собой…

Елизавета Яковлевна, уже порывавшаяся идти, подошла поближе. И сказала чётко, вполголоса:

– Не нужно мне ваше колье. Не стану я его выкупать. Понятно вам?

Рашевский пожевал губами, пожал плечами.

– Странно, – сказал он. – А ведь за вами ещё долг числится. Прошу простить, если я не вовремя…

– А то вовремя! На кладбище съездить не даёте! То один является, то другой. И у всех на уме деньги! Тут человека не стало, понимать же должны!..

Рашевский снова пожевал губами.

– Я понимаю, – наконец сказал он. – Однако долг немаленький, кто же его оплачивать будет?

Елизавета Яковлевна молча позвонила. Дворецкий стоял у дверей – наготове.

– Пролётку заказал? – спросила у него Макова.

– Как велено-с. Уже у подъезда.

– Хорошо. А цветы? Впрочем, я по дороге куплю: так дешевле будет, чем на дом-то…

Елизавета Яковлевна обернулась на Рашевского.

– Ну, а вы чего ждёте? Заплачу я долг. Заплачу, как только смогу. А сейчас недосуг мне.

Рашевский снова пожал плечами, оглядел обстановку, поклонился и вышел.

* * *

«Нелюди… – думала Елизавета Яковлевна, трясясь в пролётке по пустым, раскалённым солнцем улицам. – Нелюди и есть…»

В Новодевичий приехала уже далеко за полдень, когда последние посетители выходили через кладбищенскую калитку. Вдоль каменной ограды ещё сидели нищие: несколько старух и солдаты – инвалиды Турецкой войны. Без ног, без руки, с обезображенными пороховыми взрывами лицами. Елизавета Яковлевна, опустив голову, быстро прошла мимо них. Какой-то инвалид с вытекшими глазами, вдавленными внутрь глазниц веками, сказал:

– Барышня! Подайте Христа ради участнику трёх штурмов Плевны! Взрывом глаза вышибло…

– Глаза вышибло, а барышень отличаешь, – не без укоризны, не останавливаясь, скороговоркой проговорила Макова.

Инвалид расслышал, злобно выкрикнул ей вслед:

– А и не барышня ты! Из простых! Вон как сапожками шаркаешь-то! Да и лет тебе, поди, многовато для барышни!.. Вот что я отличаю!

И он грязно выругался. Старухи тут же принялись дружно креститься.

У калитки в каменной келейке сидела привратница. Увидев Елизавету Яковлевну, молча выставила в окошко большую жестяную кружку.

– Это ещё что? – спросила Елизавета Яковлевна.

– На нужды монастыря извольте, – ответила монашенка.

«Господи… И тут деньги дерут!» – подумала Макова, роясь в ридикюле. Нашла кошелёк, вынула несколько медных монет, опустила в кружку.

– Ежели требуется могилку указать… – начала было привратница, но Елизавета Яковлевна перебила:

– Не требуется. Похороны неделю назад были, я помню.

Монашенка почему-то тяжело вздохнула.

– А за помин души помолиться не требуется? – с какой-то тайной надеждой в голосе спросила она.

– Сколько? – прямо спросила Елизавета Яковлевна.

– Пятьдесят копеек за ежедневную поминальную молитву в течение сорока дней, да на свечи пятнадцать копеек…

Елизавета Яковлевна закусила губу:

– Я сама молюсь, в храм хожу… – соврала она и вошла в калитку.

* * *

Могила находилась в дальнем углу кладбища, неподалёку от каменной ограды. Елизавета Яковлевна хорошо запомнила это место. Но вот прошла по дорожке раз, другой… Где же могила? Рядом – хорошо запомнила – стоял высокий чугунный крест, а с другой стороны – красивое надгробье со скорбящим ангелом на каменной арочке. Под арочкой висел самый настоящий колокол, хотя и маленький.