и не могла. Сидела, уцепившись за стул.

— Ей совсем плохо, — донесся сквозь вату чей-то голос.

— Ирэн, посмотрите на меня, вы меня слышите? — Оливковое лицо Изабель склонилось к ней. — Ирэн… Да не суетитесь вы, держите ее крепче, я сейчас.

Очнулась в своей комнате, на кровати. Рядом в кресле сидела Изабель, по другую сторону — Патриция.

— Извините, — сказала Ирина и не услышала своего голоса.

— Глюкоза, — коротко приказала Изабель.

Патриция откинула одеяло. Укола не почувствовала, лишь легкое жжение от ватки со спиртом.

— Теперь вот это. — Изабель через постель протянула огромный шприц.

— Может, не надо? — робко спросила Патриция.

— Теперь вот это, — ледяным прозрачным голосом повторила Изабель.

Изабель взяла ее руку, одним движением перекрутила над локтем резиновый жгут.

— Работайте. Сжимайте и разжимайте кулак. Так, хорошо. Давай шприц, — это уже Патриции.

Попала точно, с первого раза, вводила медленно и необычайно профессионально, не задевая иглой стенок вены. Все, что делала эта девочка, — делалось очень хорошо. В препарате был хлористый кальций, Ирина почувствовала, как тепло разливается по телу.

— Этот швейцарский набор действительно на все случаи жизни. Один раз с его помощью я спасла Жерома от анафилактического шока после дурацкой прививки. Теперь вот вы, Ирэн.

— Что со мной было?

— Я думаю, тяжелое отравление, вы ели что-нибудь необычное?

— Нет.

— Вы — аллергик?

— Нет.

— Ну, тогда завтра разберется доктор Верду, сейчас, я думаю, опасность миновала. Патриция, ты побудешь с Ирэн?

— Конечно. Я посижу, почитаю.

— Ну и отлично. Спокойной ночи, Ирэн.

Она вышла. Очень прямая балетная спина, носки в сторону. Несостоявшаяся Жизель, Одетта, Фея Сирени, Кармен, Лауренсия, Джульетта…

— Что с тобой случилось сегодня? — тихо спросила Патриция.

— Ничего. Я купила сандалии.

— Посмотри. — Патриция стянула ворот блузки с левого плеча Ирины.

Ирина повернула голову и увидела багровый волдырь с черной зловещей каймой у основания и зеленоватой гнойной вмятиной в центре.

— Что это?

— Не знаю.

— Изабель спасла тебя от смерти. Доктора не оказалось дома, до больницы тридцать километров, ты бы не доехала. У тебя было это вчера, позавчера?

— Нет.

— Я тоже думаю, что нет. Этого нельзя не заметить.

— Помоги мне.

— Я буду с тобой всю ночь.

— Помоги мне.

— В чем?

— Помоги, не спрашивая. Я не преступница.

— В этом я уверена. Господин Фюмиз разрешил тебе жить здесь, разве этого не достаточно?

— Для чего?

— Для того, чтобы не подозревать тебя.

— Я хочу уехать до его приезда.

— Куда?

— Не знаю.

— Почему?

— Сегодня в «Лафайетт» до меня дотронулся один человек, именно до этого места.

— Трансвестит?

— Как ты догадалась?

— Он очень торопливо вышел из магазина, сел в машину и тотчас уехал.

— Как ты догадалась, что он трансвестит?

— Это видно сразу. За тобой охотятся?

— Да.

Лицо Патриции было в тени. Круг света падал на маленькие крепкие руки, сложенные на коленях, на застиранные джинсы.

— Ты употребляешь наркотики?

— Нет.

— Продаешь?

— Неужели похожа?

— Не похожа, но редко кто бывает похож на себя истинного.

— Изабель похожа.

— Да. Но Изабель исключение.

— Мне кажется, ты тоже похожа на себя.

— Я стараюсь. А год назад здесь жила Дубровка. Из Югославии. Она была очень хорошей женщиной, но у нее были эмигрантские проблемы, а потом ее нашли мертвой в Сан-Мало. Ее лицо было сожжено кислотой. Она стала непохожей ни на кого, и полиция не узнала, кто это, а я догадалась, что это Дубровка, потому что знала ее тайну.

— Дубровка была из Хорватии?

— Да. У меня остались все ее документы.

— Что такое эмигрантские проблемы?

— Они не мешают найти самую низкооплачиваемую работу, но мешают общаться с полицией. У нас разрешено проверять документы на улице. Например, как было в России в сталинские времена. Ты ведь знаешь, как было?

Ирина не ответила.

— Через пятнадцать минут ты уснешь. Я думаю, что тебе действительно не стоит встречаться с господином Фюмизом. Он очень проницательный человек, и он жил, кажется, шесть лет в Советском Союзе. Впрочем, может быть…

— Ты сможешь отвезти меня в Ламбалль?

— Конечно. Прямо к парижскому поезду.

— Что такое Париж?

— Самый жестокий город в мире, я думаю. Но консьержки требуются всегда. Они отовсюду, со всего мира. У моей сестры в доме консьержка из Аргентины, мадам Барбуза, работает полулегально за гроши, но, как у всякой консьержки, у нее есть комнатка и большие связи в своем кругу.

— Годится.

— Спи. Утром я дам тебе документы Дубровки и расскажу, что надо знать и как себя вести. Славяне совсем другие люди, чем мы. Им надо жить только дома, на родине, и стараться не влезать ни в какие истории. Они всегда будут чьей-то жертвой. Спи. Я расскажу тебе про Дубровник.

Дубровник похож на драгоценное серебряное кольцо, а в городе Мостар мальчишки прыгают с высокого моста в воду за монетами, но самый прекрасный город — Сплит. Там сохранились развалины Диоклетиана и чудная средневековая площадь. Спи…

* * *

Он поднялся ей навстречу, подошел и взял за руку. Они молча шли по набережной мимо букинистов, мимо Лувра по другую сторону реки, мимо клеток с какими-то петухами, собачками, овцами…

Он повел ее вниз по ступеням к Сене.

— Ты знаешь, что происходит в Москве?

— Да.

— Ты видела? Ты заметила в левом углу кадра?

— Да.

— Ты поняла, что это такое?

— Кажется, да.

— Прощайся с Парижем.

Она не спросила «почему». Поняла сразу.

Подошел длинный, плоский и будто укрытый граненым хрусталем катер.

— Я бы предпочла попроще.

— Попроще идет следом.

Они сели на корме. Проплывали дома, плакучие ивы, мосты…

— Ты полюбила этот город?

— Нет.

Она боялась взглянуть на него: «Пусть длится этот сон, пусть держит ее за руку в своей этот, самый невероятный из всех встретившихся на ее пути, призрак».

У Марсова поля катерок развернулся и причалил к пристани.

— Ты была на Эйфелевой башне?

— Нет.

Они прошли мимо продавцов мороженого, воздушных шаров, апельсинового сока и поднялись наверх. Пересекли набережную. Под высоким сводом башни на вытоптанном пыльном пространстве толпились туристы.

Не отпуская ее руки, он подошел к окошечку кассы; сели в огромный лифт. Проплыли какие-то «эйзенштейновские» зубчатые колеса, фермы и будто бы приоткрыли старинную шкатулку с драгоценностями — возник город. Крыша шкатулки поднималась все более и более, вот уже показался холм Монмартра с белоснежным Сакре-Кёр… За ним россыпь крыш, вспыхивающие от солнца окна мансард…

Еда была невкусной, но Ирина ела прилежно, по-прежнему боясь взглянуть на него.

— Вино белое или красное?

— Неважно.

— Это в Америке неважно, а здесь важно.

— Кто за мной охотился? Кто насылал зомби? КГБ, ФБР?

— Третьи.

— Какие третьи?

— Те,