это, они же должны были хоть какой-то диагноз поставить, ты же в реанимации была.

Токсикологическое отравление.

Почему ты стала пить, зная, чем это чревато, почему не остановилась, когда я тебя просил?

Я думала, что могу остановиться, а потом раз, и всё.

Как можно тебе хоть в чём-то доверять после такого? Ты же ставишь крест на репутации, и не только на своей, не говоря уже о вреде здоровью и фатальных последствиях.

Родион Родионович, я поняла. Я не буду больше пить и сделаю всё возможное, чтобы вернуть ваше доверие.

Не верю, я же не первый раз тебе это говорю. Вместо того, чтобы заслужить моё доверие и расположение, чтобы мне было приятно и комфортно проводить с тобой время, ты мне демонстрируешь бездны стресса и треша, которые я наблюдал миллион раз в жизни, значит, ты не хочешь, чтобы мне было хорошо и спокойно, и действуешь против меня, разрушая мою психику и нервы.

Родион Родионович, я очень хочу, чтобы вам было хорошо. Простите ещё раз. Я понимаю, что не заслужила доверия. Я всё испортила. Но я исправлю, обещаю. Я буду стараться его заслужить.

Ладно, Сонь, бессмысленный разговор, прокрути нашу переписку, и увидишь там всё те же самые слова… и ты мне писала то же самое: «Виновата, простите, исправлюсь, обещаю».

Я просто не понимаю, зачем ты всё это устроила вчера, можешь объяснить?

Не могу объяснить. Я не контролировала себя.

Мне это неинтересно, вместо того чтобы радовать меня, дарить мне позитивные эмоции, делать приятные вещи, ты или молчишь, или вот такую хуйню исполняешь. Это не должно происходить в моей жизни, у меня других, реальных, настоящих проблем хватает, а ты просто хуйнёй страдаешь и не любишь меня совсем, теперь мне это ясно, всё было ложь и обман.

Родион Родионович, вы – ангел. Пожалуйста, я ни в чём не врала. Пожалуйста, дайте мне ещё один шанс всё исправить. Пожалуйста.

Шанс чего?

Сделать так, чтобы вы могли поверить, что я не лгала о своих чувствах к вам и шанс загладить всё неприятное.

У тебя же всё хорошо, ты делаешь что хочешь, видимо, тебя всё устраивает, при чём тут я?

Родион Родионович, пожалуйста, не надо так.

Не надо так, как ты. Не забывайся, дорогая, с кем дело имеешь, с глаз долой из сердца вон. С парнем своим такие номера проделывай. Обычная врунья, таких шалав тысячи.

Простите.

Величия не понимаешь.

Я стараюсь понять.

Враньё. Тупое и наглое ханжество и лицемерие.

Родион Родионович, что угодно, только не лицемерие.

Не обижайся, Соня, извини, ты просто не понимаешь меня, а меня это напрягает, вот и всё, лучше нам, наверное, не общаться, ты не можешь ничего предложить. А мне надоело, когда меня используют.

Всё у тебя хорошо будет, только не пей.

Глава 17. Чемпионат мира

Я вот так вот дуну – и тебя нет.

Р. Р. Принцып

Проходят месяцы, а я не живу – передвигаюсь между домом и Школой с каким-то внутренним онемением мыслей и чувств. Тягучие пустые дни становятся длиннее. Время – медленнее. Я прячусь по тёмным углам в Подколокло, как мышка, чтобы никто меня не видел, чтобы про меня забыли. Он забыл. Я просто хочу немного покоя. И каждый раз, оглядываясь на дверь, я представляю, что он стоит за ней, занеся кулак над головой.

Он заходит всё реже и реже. Чаще всего ночью, очень пьяный, после череды звонков – я не сразу беру трубку, надеясь, что он передумает, махнёт рукой и уедет, но этим лишь больше его раззадориваю. Он входит в азарт – звонит и звонит, пока я не отвечу.

– Отключилась? Очень удобно, а я под машину попал! Желаю тебе с бойфрендом или первым попавшимся мудаком охуительного секса твоей мечты, вперёд и с песней: вруны, трусы, лицемеры. Даже не нашла мужества мне ответить, и какого отношения ты после этого хочешь?

Я училась не воспринимать его слова слишком буквально. Я не знаю, верил ли он сам в то, что говорил про моего бойфренда. Надеюсь, что нет, ведь он всё равно приезжал – здоровый и невредимый – ни под какую машину, конечно, он не попал, но я, встречая его, улыбалась так, словно пережила его смерть и наблюдала чудесное воскрешение. Он заставлял меня танцевать для него в садистском аду и без музыки.

Я думаю, ему было неприятно прикасаться ко мне. Он и не прикасался. Ждал, когда я разденусь, раздену его и сделаю всё сама.

Пейзаж за окном менялся. С подоконника сошёл снег. Оконные рамы рассохлись и поскрипывали. Я просыпалась ранним утром в комнате над переулком – соседи ещё спали, а я смотрела на узкую старую улочку, чтобы отвлечься от себя самой.

Я выходила на излюбленную долгую прогулку до открытия магазинов и медленно брела по бульварам, пока день ещё не вошёл в силу. Слушала перезвон полупустых трамваев, таких больших и красных. Я завидую им – они есть плоть от плоти этих бульваров, а я лишь бесцельно бредущий верблюд, отставший от своего каравана. Пересекаю улицы, как пустыню, и всё время оборачиваюсь. Прохожу пешком три километра до пруда, покупаю белый хлеб, кормлю уток мякишем и смотрю, как они вылавливают его своими ярко-жёлтыми клювами.

Я продолжала, несмотря ни на что, посещать мастерскую два раза в неделю – со своим курсом и с младшим. «Давно не виделись», – саркастически бросал он, когда я входила в аудиторию.

По большей части он меня игнорировал, но и далеко не отпускал.

Передразнивал, как я картавлю, здороваясь с ним: «Р-родион Р-родионович, здр-равствуйте». Мог задорно посмеяться над моей шуткой и похлопать по спине. А мог делать вид, что меня нет в классе, пропуская, когда до меня доходила очередь отчитаться о проделанной за неделю работе над дипломом. Иногда холодно хвалил мои тексты. Я так же приносила на каждую мастерскую сушки и баночку «Ред Булла» – оставляла её на его столе перед занятиями, пока никто не видел. Я не стала защищать диплом со своей группой и осталась ещё на один год в мастерской. Отчасти потому, что была не готова, отчасти – чтобы иметь возможность видеться с ним ещё год.

Бывали дни, кроме вторников и сред, когда я не вставала совсем, а если и вставала, то не выходила за пределы квартиры, просто слонялась весь день в пижаме по комнате. Бывали дни, когда я