– Вы нашли что-нибудь?

Глупый вопрос.

– Можно сказать и так, – таинственно ответил он. – И добавлю даже: нет ничего столь же занимательного, как документы, которые я в данный момент держу перед глазами.

– И что же это?

– Акт об усыновлении Дэвида в регистре Дирекции департамента Иль-э-Вилэн[3]по социальным и санитарным делам.

Ему доставляло почти садистское удовольствие открывать свои разоблачения одно за другим.

– И что? – без обиняков сказала я.

– Как мы уже знаем, он родился 5 января 1969 года. 28 января 1976 года его усыновили Андре и Гортензия Барле. Тогда ему было семь лет.

– Хорошо… Но, как вы сами сказали, мы уже все это знаем.

В телефонной рубке я услышала шелест переворачиваемой страницы, без сомнения, широкой и тяжелой, которая должна принадлежать увесистому реестру.

– 11 марта 1972 года, пожив некоторое время в «гостевых» семьях, Дэвид переехал в Сен Броладр.

– А есть сведения, как он там оказался?

– Нет. Об обстоятельствах смерти его родителей ничего не написано. Зато есть их фамилия.

– Фамилия? – взвизгнула я от нетерпения.

– Если верить записи в реестре, то их фамилия должна быть Лебурде. Это фамилия, которую Дэвид носил до усыновления.

Я прыжком вскочила с кровати, словно в меня ударила молния. Я знаю эту фамилию! Я знаю ее… но не могу вспомнить, откуда. Почему же она до боли знакомо звучит в ушах?

Я отчаянно обшаривала глазами темноту, заполнившую комнату, будто элемент интерьера смог бы натолкнуть меня на нужное воспоминание. Но в голову ничего не приходило.

– Лебурде? – повторила я наконец в сомнении.

– Да. А что, вам знакома эта фамилия?

– Я… я не знаю. Не уверена.

В телефонной трубке я услышала вздох.

– Эта фамилия вам о чем-то говорит, но вы не можете вспомнить, где ее слышали? Я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь. Именно так.

– Если это вам поможет, то знайте, что более восьмидесяти процентов наших воспоминаний принадлежит зрительной памяти. Таким образом, когда у вас не получается что-то вспомнить, проверьте все письменные источники, которые были у вас перед глазами в последнее время. Журналы, книги, рекламные буклеты, реклама по телевизору…

Многими качествами, а в особенности своей находчивостью, Маршадо напоминал мне моего усатого преподавателя Алена Бэрнардирни из Центра подготовки и переподготовки журналистов[4]. Мне стало интересно, знакомы ли они друг с другом. Наверняка пересекались несколько раз, мир печатной прессы очень тесен.

Пытаясь применить его мнемотехнический прием[5], я мысленно пробегала глазами по всем недавно виденным мною письменным источникам. Даже пыталась вспомнить рекламные буклеты, которые могла бы держать в руках или меню в пляжном кафе в Динаре.

– Это может быть даже что-то незначительное вроде рекламных щитов, табличек с названиями улиц, фамилии или адреса на конвертах, – продолжил он, пытаясь вдохновить меня.

– Письма! – тихо прошептала я.

– Письма? Какие письма?

– В «Отеле де Шарм»… была одна женщина, которая постоянно получала письма. Исиам, курьер, несколько раз по ошибке приносил мне их с почтой.

– Кто она, эта женщина?

– Не знаю. Но теперь я вспомнила ее имя. Женщину звали Эмили Лебурде.

– Эмили Лебурде, – повторил он вслед за мной. – Это не может быть совпадением. Фамилия-то не такая уж распространенная.

Мало-помалу мозаика начала складываться в единое целое. В моей памяти промелькнула белозубая улыбка Исиама в момент, когда он протягивал мне огромный конверт из крафт-бумаги, толстый от писем, которые в нем лежали, затем мое смущение, когда я поняла, что письма адресованы не мне. За те два раза, когда по ошибке мне доставляли эти конверты, я запомнила фамилию адресата. Эмили Лебурде. На одном из конвертов – как я сейчас вспоминаю – был уточнен юридический статус отеля: УАО[6]«Ле Шарм». Я уточнила эту деталь у Маршадо, который тут же извлек из нее пользу.

– Они не просто так указали юридический статус. Кто бы это ни был, он очень тесно связан со схемами организации предприятий. А у вашего Исиама нет идей насчет того, кем было послано это письмо?

– Нет. Он сказал, что ни разу не видел этого человека. Но в первый раз, когда Исиам по ошибке принес мне почту, он порылся в ящике для корреспонденции, за стойкой ресепшена.

– То есть там есть что-то вроде почтового ящика, – задумчиво произнес Маршадо. – Это навело меня на мысль.

– Какую же?

– Думаю, нам нужно провести как можно более полную и точную инвентаризацию недвижимости семьи Барле: кто чем владеет, в каких частях, кто от кого получил наследство…

– Учитывая размер их владений, это непростая задача.

– Вы правы. Но что-то мне подсказывает, что нужно копать с этой стороны. Смотрите: если Дэвид унаследовал Особняк Мадемуазель Марс, а не наоборот, то мы этих знаменитых видео не видели.

Перспектива казалась мне туманной, но я не могла ее опровергнуть и решила довериться интуиции бывалого журналиста.

– Да, я с вами согласен, – продолжил Маршадо, не переведя дыхание, возбужденный, как запыхавшаяся охотничья собака. – Конечно, нам предстоит столкнуться с очень малопонятными делами. Будет трудно заполучить общую картину.

– Почему вы так говорите?

– Потому что известное нам дело доказывает, что Барле имеют привычку к финансовым фокусам вроде дутых офшорных фирм.

То, насколько глубоко он погрузился в темные пучины империи Барле, служило свидетельством его готовности сорвать все завесы.

– Вы сказали все же, что самое интересное так и не нашли. Что вы имели в виду?

– Ну да, – вздохнул он с легкой улыбкой. – Отгадайте, чье дело я так и не нашел в реестре?

– Авроры?

– Именно. Авроры Дельбар. Для реестра департамента Иль-э-Вилэн ее не существует.