Амфитеатр представлял собой квадратное помещение с тремя рядами поднимавшихся крутыми уступами сидений. Здесь могли без труда разместиться до полутора сотен зрителей. Закладывая свое детище, Стручок не экономил на мелочах, и он не прогадал: в хорошие дни, которые в последнее время стали выдаваться все чаще, здесь яблоку было некуда упасть. Кутузов, с первого дня отвечавший за безопасность и конспирацию, помнится, был не очень доволен этим обстоятельством, полагая, что рано или поздно в толпе публики окажется соглядатай. Он вечно был чем-нибудь недоволен, вечно брюзжал, ныл и пытался от чего-то предостерегать. Что ж, фортуна любит смелых: Кутузов лежал в морге, а касса "Олимпии" опять ломилась от зелененьких.

Стручок обвел глазами зал, привычно фиксируя находившихся на своих местах и старавшихся не выделяться из толпы вышибал. Вышибалы в зале были скорее данью традиции, чем необходимостью: с тех пор, как в коридоре установили стандартный аэропортовский определитель металлов, беспорядков в зале можно было не опасаться, да и приходившие сюда люди были не из тех, что привыкли выражать свое недовольство с помощью кулаков или огнестрельного оружия. Все это были персоны солидные, состоятельные, и для подобных вещей у каждого имелся целый штат исполнителей, вход которым сюда был, разумеется, закрыт. Глядеть на публику сверху было одно удовольствие: черные строгие костюмы, белоснежные рубашки, сверкающие лысины или благородные седины, оголенные плечи жен и любовниц, а то и просто дорогих наемных шлюх, сложные прически, приглушенный шелест разговоров, множество знакомых и полузнакомых лиц и над всем этим острые спектральные вспышки, переливчатый блеск алмазов, невидимая, но легко угадываемая печать больших денег – высший свет, ренессанс, призраки грядущего величия, соль земли…

По широким проходам между рядами уже двинулись крутоплечие ребята в белоснежных смокингах, предлагая напитки, – проверенные ребята, и никаких официанточек, никакого стриптиза, только кровь, деньги и хороший виски, даже для дам, потому что в таких местах даже дамы должны пить крепкое: кровь и пот, и хороший виски, и спертый воздух пополам с табачным дымом, и насилие, насилие в чистом виде, которое возбуждает и тонизирует лучше самого хорошего и продолжительного секса.

Рябой в соседнем кресле пялился вниз, разинув рот.

Бедняга никогда не бывал здесь прежде и никогда уже не будет, так пусть посмотрит перед смертью на то, как живут настоящие люди, а потом, когда возьмут эту сволочь, когда он покажет эту сволочь, когда эту сволочь пристрелят как бешеного пса, – о, тогда все будет просто: перо в бок, коробка из-под телевизора, яма в лесу…

– Смотри внимательнее, – сказал Стручок, небрежным жестом сбивая пепел с сигареты прямо на ковер, которым был покрыт пол на балкончике. – Слюни пускать будешь потом. Пропустишь этого козла – живьем велю похоронить.

– Да я смотрю, – ответил Рябой, с трудом отводя взгляд от декольте проходившей прямо под балконом женщины. До нее было не больше метра, и, глядя под нужным углом (а Рябой глядел под нужным углом, находясь в наивыгоднейшей позиции для этого дела), можно было увидеть многое. В общем-то, баба была как баба, призов на конкурсах красоты таким не вручают, но то, как она была одета, точнее, полураздета: бархатистая мягкость тщательно ухоженной кожи, аромат дорогой косметики, переливчатый блеск камешков в ушах и на шее – все это превращало ее вполне заурядное тело в предел мужских мечтаний и устремлений. Рябой с некоторым усилием отогнал от себя навязчивое видение того, как он валит эту королеву на спину, сминая прическу и платье, и стал шарить глазами по рядам, старательно отыскивая знакомое усатое лицо.

В дверь негромко постучали. Рябой дернулся, но Горохов толчком усадил его на место.

– Ты смотри, смотри, – сказал он, – не отвлекайся.

Он обернулся и щелкнул задвижкой. Дверь открылась, и в проеме появился Хряк. Лицо его очень не понравилось Горохову: Хряк был явно чем-то встревожен, хотя и пытался держаться индифферентно. "Господи, – с тоскливым раздражением подумал Горохов, – ну что там у них еще?"

– Ну что там у вас еще? – спросил он сварливым тоном.

Хряк отвлекал его от любимого зрелища. Минуты перед началом поединков Стручок любил больше, чем сами поединки: наблюдать за публикой, рассаживающейся по местам, за тем, как они нервно прикуривают и глотают скотч, словно воду, ловить блеск предвкушения в их глазах, видеть, как раздуваются от скрытого волнения ноздри женщин и нервно сжимаются и разжимаются ладони мужчин, – это было здорово, это была… ну да, это была власть. Они приходили сюда, к нему, и отдавали свои деньги, и подвергались унизительному обыску, потому что нуждались в том, что мог им дать он, и только он… А Хряк отвлекал.

Хряк покосился на Рябого и мотнул подбородком, приглашая Стручка уединиться в коридоре. Горохов удивленно приподнял брови, и Хряк сложил ладони на горле, словно хотел самоудушиться, показывая, что дело не терпит отлагательств и босс нужен ему до зарезу.

Стручок с недовольным кряхтеньем завозился, выбираясь из глубокого кресла. Рябой снова вскинул голову, явно намереваясь вскочить и освободить проход, который он вовсе не загораживал.

– В зал смотри! – срывая злость, рыкнул на него Горохов. Он подозревал, что знает, в чем дело, и от этого злился еще больше.

Рябой послушно уставился вниз. Стручок вслед за Хряком вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

В коридоре было пусто и тихо, лишь одиноко жужжала и пощелкивала, беспорядочно подмаргивая, готовая перегореть лампа дневного света.

– Ну? – спросил Горохов, равнодушно глядя мимо Хряка.

"Вот сука, – подумал Хряк. – Прав был Кутузов, царствие ему небесное: этот козел совсем забыл, на каком свете живет. Давно надо было его замочить, тогда и всей этой бодяги не было бы. Ладно, сам заварил, сам пускай и расхлебывает."

– Капитан отказывается выходить на ринг, – тщательно маскируя мстительное злорадство, сказал он.

– Что значит – отказывается? – снова задрал брови Стручок, и Хряку до смерти захотелось влепить по этим бровям чем-нибудь тяжелым. – Кто его спрашивает?

– Он говорит, что, пока ему не дадут поговорить с его бабой, он драться не будет, – бесстрастно отрапортовал Хряк. – Говорит, что ты сам ему обещал.

– Вы что, козлы, – прошипел Стручок, хватая Хряка за лацканы пиджака, – совсем охренели?! Где я ему его бабу возьму?

Хряк пожал плечами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не высказать своих мыслей по этому поводу.

– Извини, Стручок, – сказал он, – но я занимаюсь бойцами, а все остальное – твои проблемы.

– Мать вашу так и разэдак! – выругался Горохов. – Ничего без меня не можете, говноеды безмозглые, твари…

Сегодня же финал!

– Ага, – согласился Хряк, – финал, это точно.