Однажды, занимаясь поисками буйволов, мы устроили там привал и отправились на склон, чтобы изучить место. Оттуда открывался незабываемый вид: на закате нашему взору предстали обе вершины — Кения и Килиманджаро. Лежа в траве и пожирая апельсин, Денис заявил, что желал бы здесь остаться. Место для моего будущего захоронения было выбрано чуть выше. Из обоих точек, если смотреть на восток, был виден мой дом, куда мы и отправились на следующий день, полные жизни, несмотря на распространенную теорию о тленности бытия.

Весть о смерти Дениса привела ко мне на ферму Густава Мора. Не найдя меня дома, он отправился в Найроби. Немного погодя к нам присоединился Хью Мартин. Я поведала им о желании Дениса быть похороненным на нагорье, и они дали телеграмму в Вои. Прежде чем я собралась обратно на ферму, они уведомили меня, что тело Дениса будет доставлено поездом уже следующим утром, так что похороны можно назначить на полдень. К тому времени я должна была успеть подготовить могилу.

Густав Мор проводил меня на ферму и остался ночевать, чтобы помочь мне утром. Нам предстояло еще до рассвета подняться в горы, чтобы выбрать место и успеть все закончить.

Всю ночь шел дождь; утром, когда мы начали подъем, продолжалась приятная изморось. Колеи от фургонных колес на дороге были полны воды. Поездка наверх оказалась сродни езде в облаках. Мы не видели ни раскинувшейся слева от нас равнины, ни склонов и вершин справа; бои, выехавшие следом за нами в грузовике, отстали всего на десяток ярдов и исчезли в тумане, который по мере подъема становился все гуще. Дорожный указатель подсказал, что мы пересекли границу заповедника, и, проехав еще несколько сот ярдов, мы остановились и вышли. Помощникам было велено ждать, пока мы определимся с местом. Утренний воздух был настолько холодным, что у нас пощипывало пальцы.

Могилу следовало вырыть недалеко от дороги, на достаточно пологом склоне, чтобы к ней можно было подъехать. Сначала мы с Густавом шли вместе, обсуждая туман, а потом разделились и уже через несколько секунд потеряли друг друга из виду.

Великолепие этих мест то открывалось моему взору, то снова пропадало в пелене тумана; можно было подумать, что мы находимся в северном краю в дождливый день. Фарах шагал рядом со мной с мокрым ружьем: он вооружился на случай встречи со стадом буйволов. Отдельные предметы, внезапно появлявшиеся перед нами, казались фантастически громадными. Листья и трава, превышавшая высотой человеческий рост, были пропитаны влагой и источали сильный запах. На мне был плащ и сапоги но уже скоро я вымокла до нитки, словно искупалась в горном потоке.

Нас обступила тишина. Лишь изредка, когда усиливался дождь, со всех сторон раздавался шелестящий шепот. Один раз мгла на мгновение рассеялась, и я увидела полоску синей тверди — то была одна из вершин, быстро канувшая в мокрый серый туман. Я долго шла вперед, а потом беспомощно остановилась. Пока погода не прояснится, все наши усилия бесполезны.

Густав Мор несколько раз окликал меня, а чуть позже появился передо мной с мокрой физиономией.

— Я уже час брожу в тумане, — сообщил он. — Если мы сейчас же не найдем место для могилы, то не успеем ее вырыть.

— Я не знаю, где мы, — возразила я. — Мы не можем похоронить его там, где вид загорожен хребтом. Давайте подождем еще немного.

Пока мы молча стояли в высокой траве, я выкурила сигарету. В тот момент, когда я бросила окурок, туман стал рассеиваться, уступая место бледному утреннему свету. Еще десять минут — и мы смогли оглядеться. У наших ног лежала равнина, дорога, по которой мы приехали, петлявшая между уступами. На юге виднелись голубые предгорья Килиманджаро. Мы посмотрели на север, и облака, подчиняясь нам, рассеялись, пропустив солнечный луч, указавший на отрог горы Кения. На востоке, гораздо ближе к нам, мелькнул среди зелени одинокий красный штрих — крыша моего дома.

Мы поняли, что поиски завершились: мы стояли на самом подходящем месте. Немного погодя дождь зарядил снова.

Ярдах в двадцати выше по склону нашлась природная площадка, на которой мы и решили вырыть могилу. Мы определили по компасу стороны света, затем подозвали помощников и велели им срезать траву широкими ножами-пангами и начинать копать сырую землю. Мор увел нескольких человек, чтобы прорубить проезд для грузовика, срыть на пути неровности, нарезать ветвей и устлать ими скользкую землю. Провести дорогу к самой могиле было невозможно из-за крутизны склона.

До сих пор меня окружала тишина, но когда бои взялись за работу, я услышала, как склоны отвечают на удары заступов и лопат эхом, похожим на лай мелкой собачонки.

Из Найроби стали приезжать машины, и мы послали на дорогу одного из боев, чтобы он показывал всем дальнейший путь, иначе снизу трудно было бы заметить кучку людей, копающуюся в буше.

Приехали на мулах сомалийцы из Найроби; они медленно поднимались к могиле по трое-четверо, скорбя на свой, сомалийский манер: накрывая головы и не желая ничего замечать вокруг. Приехали друзья Дениса из Наиваши, Гиль-Гиль и Эльментаиты в густо забрызганных грязью машинах. К этому времени прояснилось, и над нами четко вырисовывались все четыре вершины Нгонг.

В середине дня по мокрой дороге, по которой Денис столько раз проезжал, отправляясь на сафари в Танганьику, медленно доставили из Найроби его тело. Узкий гроб был обернут национальным флагом. Когда его опустили в могилу, природа как по сигналу преобразилась, посерьезнела; вершины высились, как часовые, сознающие торжественность момента. Немного погодя они взяли управление траурной церемонией на себя, ибо похороны превратились в их с Денисом личное дело; скорбящие на похоронах стали просто горсткой зевак посреди необозримого ландшафта.

Денис прошел всеми тропами африканских нагорий и лучше любого другого белого знал здешние почвы, смену времен года, растительность, диких зверей, ветры и запахи. Он наблюдал здесь все перемены погоды, людей, облака, звезды в ночи. Здесь, на высоте, я совсем недавно наблюдала за ним, когда он стоял с непокрытой головой на полуденном солнце, внимательно рассматривая в бинокль лежащие внизу земли. Он вобрал эту страну в себя, и в его глазах, в его душе она получила особое преломление, отмеченное его индивидуальностью, стала его неотъемлемой частью. Теперь сама Африка приняла его в себя и изготовилась преобразить его, превратить в единое целое с собой.

Мне сказали, что епископ Найроби не пожелал присутствовать на похоронах, так как у нас не хватило времени на освящение места захоронения, однако нашелся другой священник, прочитавший заупокойную молитву, которую я никогда прежде не слышала. Его голос звучал на горном склоне тихо, но чисто, как птичье пение. Думаю, Денису больше всего понравилось бы завершение службы, когда священник прочел псалом: «Подниму я очи свои к холмам».

Проводив всех, мы с Густавом Мором еще немного посидели у могилы вдвоем. Магометане, дождавшись нашего ухода, пришли к могиле вознести свои молитвы.

Вскоре после смерти Дениса на ферме собрались его слуги по сафари. Они не объясняли, зачем пожаловали, ни о чем не просили, а просто сидели, привалившись к стене дома и уронив руки на землю ладонями вверх, почти ничего не говоря, в нарушение африканских традиций.