— Хорошо, даже отлично! — сказал Фофанов. — Теперь второго гражданина идентифицируйте, пожалуйста.

Очкастый тоже предъявил паспорт.

— Шерстянов, Павел Николаевич, русский, родился 8 мая 1935 года, в селе Наводово, Тамбовской области.

— А справка тоже есть?

— Нет, никак нет, товарищ секретарь ЦК…

— У вас есть еще какие-нибудь документы? — спросил Фофанов Шерстянова.

— Нет, — тихо, но твердо отвечал тот.

— Обыщите его, — приказал Фофанов прикрепленному.

Майор Соленов сделал шаг к Шерстянову, тот отпрянул.

Сказал, глядя в сторону:

— Я буду жаловаться.

— Жалуйтесь, — отвечал Фофанов. — Советую сразу господу богу, поскольку инстанций надо мной не так уж много. Никто вас прикрывать не будет. Наоборот, кинут львам. А лев в данном случае — это я, понятно? А пока что — майор Соленов, выполняйте приказ, приступайте к обыску. В случае сопротивления разрешаю применить оружие.

Соленов снова шагнул к Шерстянову. Тот отступил на шаг. Полез в карман. Но Соленов был проворней, выхватил пистолет, и его дуло уставилось прямо в лоб очкастому.

— Опустите оружие, майор! Это всего лишь документ, — сказал тот. — И вообще — я старше вас по званию.

И с этими словами протянул майору красные корочки.

Тот взял их в руки — уважительно. Прочитал вслух:

— Комитет государственной безопасности СССР. Подполковник Кожинов, Алексей Алексеевич. Начальник психиатрического отделения госпиталя КГБ СССР.

— Арестуйте их обоих, майор, — приказал Фофанов. — Один из них проник к члену Политбюро по фальшивым документам. Другой — сообщник злоумышленника, способствовавший осуществлению преступного замысла. И доложите по инстанции: к вечеру чтобы у меня на столе были протоколы допросов. Допрашивать их прошу по отдельности, чтобы они не могли сговориться.

С этими словами Фофанов встал и пошел в комнату связи — звонить по ВЧ Генеральному. Просить срочно принять его в связи с чрезвычайными обстоятельствами.

Генеральный выглядел чудовищно. Бледный, почти синий, с черными кругами вокруг глаз, он сидел, сильно сутулясь, за своим гигантским столом и слушал Фофанова вполуха. Хотя в иные времена, даже совсем недавно еще, проявил бы присущую ему живость и быстроту ума. Тут же так повернул бы ситуацию, в такой контекст ее бы поставил, что Фофанов непременно увидел бы все в ином свете. А сейчас Генеральный равнодушно кивал, мычал что-то под нос… «Неужели все — конец?» — ошеломленно думал Фофанов.

Жаль было Генерального по-человечески. Но еще больше жалко самого себя.

Он, конечно, догадывался, что тот серьезно болен, но теперь ему впервые пришла в голову мысль, что совсем скоро он останется без покровителя. Что тогда сделают с ним Попов и компания? Понятное дело, разорвут на части.

Фофановым овладело тоскливое, холодное чувство. «Это называется — обреченность», — подумал он про себя.

Сбившись ненадолго с мысли, он все-таки вернулся к теме. Выслушав возмущенную тираду Фофанова, Генеральный буркнул: разберусь. И замолчал.

Возникла томительная пауза.

Тогда Фофанов решил продолжать, несмотря на то, что уставший Генеральный начал морщиться, то ли от боли, то ли от раздражения. Фофанов все равно гнул свою линию.

— Партия не раз говорила, что не допустит повторения 37-го, — говорил он. — Вот почему были приняты документы, категорически запрещающие следственные и любые оперативные действия против партийных руководителей. Без специального решения партийной инстанции соответствующего уровня. В моем случае — это Политбюро ЦК КПСС. Я не верю, что такое решение ПБ, разрешающее КГБ взять меня в разработку, имело место. Значит, речь идет о действиях открыто, вопиюще противозаконных. Подумать только! Впервые со времен Сталина КГБ разрабатывает члена Политбюро! Причем самовольно. И какими методами! Тайно, обманом, с применением спецсредств и фальшивых документов! В каких целях, мне неведомо, но могу догадываться. Это же скандал. А потому прошу официально вас, как Генерального секретаря ЦК, вынести вопрос на ближайшее Политбюро. Я считаю, что КГБ надо призвать к порядку, провести там серьезное расследование, выявить и примерно наказать виновных.

Генеральный прикрыл глаза. Сказал удивительную фразу:

— Ты совершенно прав, Гриша.

Более всего Фофанова поразило, что Генеральный впервые в жизни назвал его по имени. Он даже замолчал от неожиданности. А Генеральный продолжал:

— Ты прав, и в любое другое время я немедленно устроил бы чекистам такую показательную порку, что мало бы не показалось. Но сейчас время совсем не нормальное… Ты догадываешься, о чем речь?

Фофанов молчал. Он догадывался. Но язык не поворачивался сказать. Вдруг вспомнил: сталинские царедворцы — умные из них, по крайней мере — инстинктивно чувствовали, что разговоры о престолонаследии с вождем вести не надо, даже если он усиленно эти разговоры провоцирует. Особенно, если провоцирует. Потому что надо исходить из того, что товарищ Сталин будет жить вечно, и любые помыслы о том, что кто-то когда-нибудь может занять его место, — измена. За которую жестоко карают.

Но сейчас же не сталинские времена, думал Фофанов. Или все-таки в чем-то немножко еще сталинские? Генеральный же совсем другой человек. Или в этом отношении — такой же?

— Они ждут, что скоро надо будет выбирать нового лидера партии, — сказал Генеральный, глядя в окно. — И, как всегда в таких случаях, идет жесткая, беспощадная борьба. С подставами, провокациями и прочими радостями. Они просто очумели уже, не ведают, на каком свете живут и что творят. Несчастный КГБ просто рвут на части. Вот ты говоришь, тебе устроили провокацию. Нарушили важное правило партийной и государственной жизни. А какое конкретно подразделение это сделало, ты знаешь? Может быть, «девятка»?

Фофанов вспомнил верного Соленова и других офицеров своей охраны.

И покачал головой.

— Нет? Может быть, тогда Второй главк? Или Управление по Москве и Московской области? Ты же знаешь, как у нас все устроено: каждое из этих подразделений — государство в государстве, на ЦК по многим вопросам выходят самостоятельно. А председатель координирует, дирижирует… И у председателя есть зам по кадрам, представляющий ЦК, и еще первый зам, представляющий лично меня — это мое доверенное лицо и близкий родственник… Так кого ты винишь конкретно?

— Но председатель несет, в конце концов, общую ответственность за все. Если это делается за его спиной, пусть найдет виновных и накажет, причем образцово, чтобы все остальные урок извлекли на будущее… Сумасшедшего решили из меня вылепить. Карательная психиатрия; правильно, выходит, на Западе пишут…

Генеральный снова поморщился. Сказал:

— Погоди, не горячись. Насчет Запада. И особенно — насчет постановки вопроса на ПБ. Могу я тебя попросить о личном одолжении? Забери назад свою просьбу. Не время сейчас на ПБ такие вещи обсуждать. Ведь там кое у кого рыльце в пушку… И что же, будем их в угол загонять, принуждать к резким действиям? Нет, это ни к чему. Это опасно.