А потом я оказалась уже не в магазине, не на грани того, чтобы убить или — да кто, блин, знает? — поцеловать Иерихона Бэрронса, я была…

В шатре.

Вскрывая окровавленным клинком грудь мужчины.

Отводя руку назад, чтобы загнать кулак сквозь кости, защищающие его сердце.

Смыкая пальцы на нем.

Вырывая сердце.

Я уже изнасиловал его женщину — она была все еще жива и смотрела, как погибает ее муж. Так же как смотрела на смерть своих детей.

Я поднял его сердце над головой, сжал в кулаке, позволил крови течь…

Бэрронс пытался погрузить меня в сцену жестокого убийства. Силой заставлял меня видеть все очень четко, во всех деталях. Но было там что-то еще. Что-то таилось за этой сценой.

И я хотела это увидеть.

Я собрала всю свою волю, отступила и бросилась вперед, в ту сцену, которую он мне показывал. Я прорвала ее центр, словно экран кинотеатра, а за ней оказался другой экран.

Снова убийство. Он смеется.

Я потянулась к темному гладкому озеру в своем ши-видящем центре. Я не стала призывать то, что таилось в его глубинах. Просто попросила у него немножко силы. Что бы ни лежало в озере, оно с радостью предложило мне силу, пропитывая ею мои ментальные мышцы.

Я, словно нож, пронзала экран за экраном, пока их наконец не осталось и я не свалилась на колени в мягкий песок…

Пустыня.

Сумерки.

Я держу на руках ребенка.

Я смотрю в ночь.

Я не хочу опускать глаза.

Не могу смотреть на то, что было в его глазах.

Не могу не смотреть.

Мой взгляд против воли жадно устремляется вниз.

Ребенок смотрит на меня с безграничным доверием.

Его глаза говорят: я знаю, что ты не дашь мне умереть.

Его глаза говорят: я знаю, что ты остановишь мою боль.

Его глаза говорят: верю/люблю/обожаю/тывсегдаменяохраняешь/тыдляменявесьмир.

Но я не смог его сохранить.

И я не могу остановить его боль.

Мой рот наполняется желчью. Я отворачиваюсь, меня рвет. Я никогда ничего не понимал в жизни до этого момента.

Я всегда думал, что существует только моя выгода. Корысть до мозга костей.

Если ребенок умрет, ничто больше не будет иметь значения, потому что с ним погибнет часть меня. До сих пор меня не волновала эта часть. Я не знал о ее существовании. Не знал, что она важна.

Смешно было найти ее, чтобы сразу же потерять.

Я держу его.

Укачиваю его.

Он плачет.

Его слезы падают мне на руки и обжигают кожу.

Я смотрю в доверчивые глаза.

Я вижу его в них. Все его прошлые дни. И день сегодняшний. И завтра, которое не придет никогда.

Я вижу его боль, и она рвет меня на части.

Я вижу его безграничную любовь, и мне стыдно.

Я вижу свет — чудесный, идеальный свет его жизни.

Он улыбается мне. Взглядом он выражает всю свою любовь ко мне.

И его глаза начинают гаснуть.

Нет! Из моей груди вырывается рев. Ты не умрешь! Ты не оставишь меня!

Кажется, что я смотрю в его глаза тысячу дней.

Я вижу его. Держу его. Он здесь.

Его нет.

Это лишь миг смерти, перехода. Жизнь сменяется смертью. Наполненность — пустотой. Вот он есть, и вот его нет. Слишком быстро. Вернись, вернись, хочу я закричать. Мне нужна всего лишь минута. Всего лишь еще одна улыбка. Еще один шанс все исправить. Но его нет. Его нет. Куда он исчез? Что случается с жизнью, когда она уходит из тела? Ушел ли он куда-то или, будь все проклято, его просто больше нет?

Я пытаюсь плакать, но ничего не выходит.

Что-то трещит у меня в груди.

Я не узнаю этого звука.

Я больше не то, чем был раньше.

Я смотрю на остальных.

Мы все изменились.

Видения прекратились. Я снова была в книжном магазине. Я дрожала. Горе в моей груди ощущалось открытой раной. Я истекала кровью за ребенка, которого потеряла, за Алину, за всех людей, погибших на войне, которую мы не смогли предотвратить.

Вздрогнув, я подняла на Бэрронса глаза. Если он думает, что я отвечу ему своим прошлым, то ошибается.

Я была задета за живое. Я была полностью выбита из колеи. Если бы он коснулся меня сейчас, я могла бы быть нежной. Если бы он был нежным, я могла коснуться его в ответ.

Его лицо было бесстрастным, глаза — тускло-черными, руки сжаты в кулаки и опущены вдоль тела.

— Бэрронс, я…

— Спокойной ночи, мисс Лейн.

— Разве нельзя было взять что-нибудь побыстрее? — жаловалась я, пока мы огибали брошенные машины и уворачивались от МФП, то есть тащились черепашьим шагом.

Бэрронс покосился на меня.

— Сегодня все Охотники заняты.

— Ну хоть на газ ты можешь нажать? — проворчала я.

— И влететь в какой-нибудь МФП? Они движутся, уточняю на тот случай, если вы не заметили.

Я это заметила, и это казалось мне крайне нечестным. Статичные порталы были предсказуемы, но последние два МФП на нашем пути в ирландскую глубинку не были закреплены и парили в нескольких футах над землей, подгоняемые ветром. Было довольно сложно не попасть в стационарный МФП. Но попытки уклониться от дрейфующего портала напоминали маленькие танцы, которые порой случаются на улицах: вы сталкиваетесь с кем-то и одновременно с ним шагаете то влево, то вправо, пытаясь друг друга обойти. Вот только в случае с парящими МФП казалось, что они хотят танцевать. Хотят вас обнять. И проглотить.

— Чтобы оторваться от последнего МФП, нам понадобилось сорок минут.

Беда в том, что выбраться из них непросто. Как только портал проглатывал добычу, он, казалось, хитро изменялся, пряча место входа. Чтобы нащупать выход, нужно было потрудиться.