— Что это? — донесся до воеводы голос хазарина.

— Одолень-трава! — Торжественно сказал колдун. — Паутины бы вам еще для верности…

Лицо Гаврилы перекосилось и Муря поспешно добавил.

— Ну да ничего… И без паутины сойдет. Вы ребята крепкие. Сдюжите…

Каждый из богатырей знал об этой траве, что давал силы, или по крайней мере слышал о ней и Масленников с готовностью открыл рот. Но Муря в ответ только пальцем погрозил.

— Погоди харю разевать. Послушай сперва.

Он прошелся мимо них, раз и другой.

— Дам каждому по корешку. Спрячете его за щекой, только жевать пока не вздумайте, а вот завтра….

Он потер ладони.

— Когда завтра вас четвертовать поведут, тогда и разжуете.

Он поднял палец, призывая к вниманию.

— Только корешки не глотать. Разжевал, да выплюнул.

— А потом что? — спросил Избор. — Потом-то?

Он ждал чуда и дождался.

— Потом? Потом я дам знак и вы порвете цепи. А дальше как Боги решат…

— Какой знак? — деловито переспросил хазарин, вытягивая голову навстречу колдуну. Муря замолчал, перебирая свои возможности.

— Не знаю пока, но знак будет. Вы его ни с чем не перепутайте.

Бирюч взобрался на помост и перебивая стоустый гул толпы прокричал:

— Согласно княжескому повелению пойманные злодеи проповедники будут сперва четвертованы, а затем тела их приклеят к городской стене в позорном месте вместе со своими непотребными вещами!

Он брезгливо, словно уже держал в руках отрубленные головы, поднял Изборов мешок, потом Мурину бутыль и наконец начатый каравай.

— Чтоб ему бутыль уронить! — шепнул Избор. Тут же представив, что тут начнется, если рядом с ними объявится один из муриных джинов. Ничего, конечно, бирюч не уронил, а напротив аккуратно поставил вместе с мешком у своих ног.

— Про халат забыли, — сказал все внимательно выслушав Исин. — Про халат-то чего молчат?

Народ внизу загоготал, засвистел, заулюлюкал. Богатыри же выслушали его спокойно. Они твердо верили, почти знали, что все, что сейчас начинается, кончится совсем не так, как хочется всему собравшемуся внизу люду.

— Вот и радость человекам, — сказал Гаврила. Слова его прозвучали неразборчиво — зубами он мял корешок, что дал Муря, отсасывая из него спасительную горечь. Корешок вязал рот и Исин также прочавкал в ответ.

— А я, похоже, до этого и не доживу. Экую дрянь мне Муря подсунул… Отрава какая-то, а не зелье…

— Это не отрава, — поправил его Избор. — Это от медвежьей болезни, чтобы, значит, не осрамиться перед народом… А то весь помост загадим, а им потом отмывать…

Богатыри весело заржали, представив что тогда будет.

— Что вы там? — спросила Тулица, заглядывая им в лица.

Женщины стояли рядом. Железо на них тратить не стали, а связали простыми ремнями.

— Да так… Жизни напоследок радуемся.

— Что же, так и сдохнем? — спросила княгиня презрительно глядя на мужчин. — Тут?

Она топнула ногой по помосту, но грозного топота у нее не получилось — все они были без сапог, а голой пяткой из дерева много ли выколотишь? Гаврила медленно, чтобы не потерять, повернул голову. Мурино зелье уже действовало и мир вокруг стал другим. Люди, стены, башни, все что он видел, стало текучим и мягким, окрасилось чудными красками и прямо на глазах меняло размеры.

— Чем плохо? — аккуратно разжимая губы сказал он. — Место веселое, воздуху много…

Он говорил и чувствовал, как наливается силой.

Толпа внизу что-то ждала. Бирюч ударил в барабан и воздел руку с колотушкой к небу, ловя там тишину и возвращая на площадь.

— По обычаю дедовскому справедливо приговоренным дается княжеская милость.

— Последнее желание! — как один человек выдохнула толпа. Гул восхищения княжеской милостью прокатился по площади и замер.

— Последнее желание, — торжественно подтвердил бирюч. — Слава нашему доброму князю!

Толпа закипела криками. Он повернулся к приговоренным, и как делал, верно, несчетное число раз по-доброму им улыбнулся.

— Ну, вот и на вашей улице праздник. Заказывайте напоследок, не стесняйтесь…

Исин набрал в грудь воздуху и проорал свое последнее желание:

— Что бы вы все сдохли!

Эти слова приняли всерьез. Кто-то позади него, в серой невзрачной одежонке, зашелестел пергаментными листами и уже через мгновение сообщил:

— Удовлетворению не подлежит! Следующий!

Следующим оказался воевода.

Были бы руки свободными Избор сорвал бы шапку с головы и брякнул бы ее оземь. Но на руках висели цепи, да и шапки на голове не оказалось. Он поклонился князю и невидимому отсюда Санциско и сказал:

— Была у меня вещь, красоты несказанной. Не так что б уж очень дорогая, но сердцу больно мила! Хотел бы перед смертью посмотреть на нее в последний раз.

За спиной вновь зашелестели страницы. Он покосился и с надрывом спросил:

— Неужто нет в вас милосердия?

Слова летели над площадью, а внутри Избора теплилась глупая надежда, что принесут ему ковчежец, откроют, и сгинет заклятье наложенное на цепи, а там… Сила продолжала вертеться в нем веселым водоворотом, летела бешеной весенней водой.

Но даже отсюда он увидел ехидную, все понимающую усмешку чужого мага. Санциско смеясь наклонился к княжескому уху и что-то зашептал. Князь сперва нахмурился, потом рассмеялся, погрозил воеводе пальцем. Тотчас у него за спиной прокричал, ставя крест на задуманной хитрости:

— Не разрешается!

— Что же за порядки у вас? — звонко крикнула Диля. — Что не попросишь — все нельзя.

— А ты проси, что можно…. Что можно все получишь! — пробурчал помощник палача, разглядывая женщин.

Взгляд бирюча остановился на Гавриле.

— Вот ты, здоровый, чего хочешь?

— Был у меня друг… — печально сказал Масленников, не сводя глаз с неба. — Умом убогий… Посмотреть бы на него напоследок, как он там…

— Делать мне нечего как еще за убогими бегать, — обиделся бирюч и повернулся к Тулице и Диле. — А у вас, девоньки?

Он плотоядно усмехнулся.

— Мужичка напоследок не желаете? Что бы приголубил. Есть тут один… — он выкатил вперед грудь и живот. — Для двоих бы расстарался…

— Попался бы ты мне неделей раньше, — процедила Диля, — уж я бы тебя приголубила…

Избор медленно, гулко рассмеялся. Его глаза бегали по площади, и по небу, в поисках обещанного знака. Исин стоял молча, ожидая чем все это кончится. Сила бродила в нем, просилась в дело. Мир кругом был прозрачен и чисто умыт, но воевода медлил, не давал знака. Что-то было в голове у него, и хазарин украдкой дернул цепь.