прийти через Исава, то есть христианство, – так же как Шабтай вошел через веру сынов Измаила, то есть турецкую религию. Ибо путь к спасению состоит в извлечении семян откровения из этих религий и объединении их в одно великое Божественное откровение, Тору де-Ацилут[97]. В этой окончательной религии все три веры окажутся связаны воедино. Некоторые, услыхав такое, сплевывают в снег и уходят.

Затем начинается пир, после которого Яков, то ли уставший, то ли пьяный, сразу ложится спать – разумеется, не один, потому что в домах саббатианцев принят особый вид гостеприимства. Согреть Якова приходит младшая дочь Моше, что живет за кладбищем.

Сразу после завтрака Яков просит отвести его на холм, где находятся пещеры. Там он велит своим спутникам подождать, а сам скрывается в лесу. Снова притоптывание по снегу. Толпа собралась порядочная, пришли даже гои из деревни – спрашивают, что случилось. Потом будут рассказывать любопытствующим чиновникам: «А там какой-то ученый еврей приехал из Турции, ихний святой. Высокий, в турецкой шапке на голове, с рябым лицом». Жители деревни тянутся за Яковом, ждут его в лесу, поверив, что он беседует с подземными духами. Когда он возвращается, уже опускаются сумерки, а когда совсем смеркается, начинает идти снег. Компания возвращается в деревню, веселая, хоть и замерзшая, предвкушая горячий бульон и водку. Утром все отправляются дальше, в Езежаны, на Хануку.

Шпионы уже хорошо знают, что там происходит: этот пророк, Яков, останавливается на две недели у Симхи бен-Хаима и начинает видеть свет над головами некоторых верующих. Ореол зеленоватый, а может, голубой. У Симхи и его брата над головами такой свет, это означает, что они – избранные. Каждому хочется иметь этот нимб, некоторые даже его ощущают: легкий зуд вокруг головы, тепло, словно от только что снятой шапки. Кто-то говорит, что нимб исходит из невидимого отверстия в голове, откуда сочится внутренний свет. Чешется как раз это отверстие. Еще говорят, что следует непременно избавиться от колтуна, который есть у многих людей и который мешает свету.

«Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю» Книга Притчей Соломоновых 30:18

Когда Яков идет по деревне или городу, за ним бегут местные евреи – обычные – и кричат: «Троица! Троица!» – словно это какое-нибудь прозвище. Иногда поднимают с земли камни и швыряют в товарищей Якова. Другие, те, на кого повлиял Шабтай Цви, запретный пророк, смотрят с любопытством – они образуют группу последователей Якова.

Люди здесь бедные, а потому снедаемы подозрительностью: бедный человек не может себе позволить быть слишком доверчивым. «Пока толстый сохнет, худой сдохнет» – так здесь говорят. Им бы хотелось чудес, предзнаменований, падающих звезд, кровавой воды. Они не очень понимают, о чем им толкует Янкеле Лейбович, которого называют Яковом Франком. Однако красивый, ладный и одетый в турецкое платье, он кажется необычным и производит впечатление. Вечером, когда они разговаривают у костра, Яков жалуется Нахману, что чувствует себя купцом, который выставил на продажу красивейшую жемчужину, а его принимают за мелкого торговца и оценить жемчужину не в состоянии – думают, что это подделка.

А ведь он рассказывает людям о том, чему учил его Иссахар, о том, что по вечерам подсказывает ему реб Мордке и что объясняет Нахман, искусный в cпорах, но сам лишенный и красивой внешности, и дара проповедника. Однако Яков, разойдясь, много всякого добавляет уже от себя. Особенно он любит красочные сравнения и не чурается ругательств. Говорит как простой еврей, как молочник из Черновцов, как шорник из Каменца, но вставляет в еврейские фразы множество турецких слов, отчего они становятся похожи на халу с изюмом.

На христианский Новый год они едут в Копычинцы. Навстречу им – вереница богато украшенных саней: местная знать торжественно и с шиком направляется в костел. Лошади замедляют бег, и две процессии, двигающиеся в противоположных направлениях, изумленно-молчаливо взирают друг на друга. Яков в шубе с большим воротником, в меховом крашеном колпаке – словно король. Господа укутаны в меха, отчего кажутся толстыми и приземистыми; на головах шапки с придерживающими перья дорогими брошами надо лбом. Женщины, бледные, с покрасневшими от мороза носами, утопают в меховых одеялах.

В Копычинцах уже накрыты столы, а правоверные со всей деревни ждут у крыльца Шломо и Зитли: переступают с ноги на ногу, притоптывают – холодно, мороз, – переговариваются. Когда сани подъезжают к дому, небо уже окрасилось багрянцем. Толпа затихает и напряженно-молчаливо наблюдает, как Яков входит внутрь. У самой двери он останавливается и делает шаг назад, подходит к Ривке и ее маленькой дочери, к ее мужу Шиле, смотрит поверх их голов, словно что-то там разглядел. Толпа волнуется, да и самим избранным не по себе. Позже, когда Яков исчезает внутри, Ривка начинает всхлипывать, и маленькая девочка, лет трех, плачет, и многие вокруг тоже – то ли от переизбытка чувств, то ли от холода, то ли от усталости. Ведь некоторые ехали всю ночь. Есть и такие, кто приезжал к Якову в Езежаны и даже в Королёвку.

В доме Якова торжественно встречает Хаим из Варшавы, который ведет дела в самой столице, поэтому все его уважают. И туда уже дошла слава Якова. Там тоже хотят знать, что будет происходить сейчас, когда конец мира близок. Весь оставшийся день Яков терпеливо объясняет, пока стекла в маленьких окошках не запотевают и не становятся белыми: на морозе влага мгновенно превращается в изысканные пальмы.

В этот вечер заглянувшие в маленькие окошки мало что увидят. Пламя свечей мерцает, то и дело гаснет. На Якова снова нисходит дух – руах ха-кодеш. Видно плохо, только какая-то тень на стене от пламени свечей, трепещущая и нечеткая. Раздается короткий женский вскрик.

Потом Шломо Шор, согласно прежнему закону, отправляет в постель Якова Зитлю. Но Яков так устал, что Зитля, опрятная и приятно пахнущая, в праздничной сорочке, раздраженная и сердитая, возвращается к мужу.

В доме родителей Хаима Яков обращает трех человек. Хаим Якову очень нравится, у него имеется талант организатора, и уже назавтра он берется за дело. Теперь от деревни к деревне их сопровождает настоящая процессия, десяток с лишним телег плюс всадники и несколько пеших, не поспевающих за остальными и добирающихся до места назначения лишь к вечеру, устав и проголодавшись; на ночлег все устраиваются где попало – в овине, в корчме на полу. Деревни передают Якова из рук в руки, словно святыню, словно чудо. Туда, где он останавливается, немедленно стекаются люди, заглядывают в окна, а когда они слушают