– Что это за идиот? – спрашивает разъяренный стражник.

Реб Элиша Шор отвечает, что это – божий человек. Но турок не понимает, чтó он хочет сказать.

– Мне кажется, он сумасшедший, – пожимает плечами стражник и уходит.

Ris Polonia mapa2

III

Книга Пути

Ris 246. Ksiega Drogi_kadr

13

О теплом декабре 1755 года, то есть месяце тевет 5516, о стране Полин и чуме в Мельнице

Путники стоят на берегу Днестра – том, что низкий, южный. Тусклое зимнее солнце заставляет отбрасывать красные тени всё, чего достигают его лучи. Декабрь на удивление теплый, прогретый, совсем другой, чем обычно. Воздух, словно сплетенный из холодных и теплых дуновений, пахнет свежестью, вскопанной землей.

Перед ними высокий крутой берег на той стороне, уже исчезающий в тени: солнце обошло эту темную стену, на которую предстоит взобраться.

– Полин, – говорит старик Шор.

– Польша, Польша, – повторяют все радостно, и глаза их от улыбок делаются узкими, как щелочки. Шломо, сын Шора, начинает молиться и благодарить Господа за то, что они добрались, целыми и невредимыми, по-прежнему все вместе. Он тихо произносит слова молитвы, остальные присоединяются, бормочут рассеянно, думая о своем; ослабляют подпруги, стаскивают влажные от пота шапки. Сейчас они перекусят и выпьют. Отдохнут перед переправой.

Ждут недолго: едва стемнеет, появляется турецкий контрабандист – Сакаджи, они его знают, много раз имели с ним дело. В кромешной тьме, с лошадьми и телегами, переходят реку вброд. Слышится только плеск воды под копытами.

Потом, на той стороне, они расходятся. Крутая стена кажется опасной, лишь когда на нее смотришь с противоположного берега. Сакаджи ведет их по тропинке, относительно плавно прорезающей крутизну. Оба Шора с польскими документами едут дальше, навстречу стражникам, а Нахман с Яковом и остальными некоторое время пережидают, стараясь ничем не выдать своего присутствия, и отправляются в объезд.

Польская стража стоит в деревне, прибывших из Турции не пускают из-за чумы. Шор и его сын ругаются, отвлекая тем самым внимание на себя: вот документы и разрешения, они, видимо, щедро расплачиваются со стражниками, потому что воцаряется тишина, и путники едут дальше.

У Якова есть турецкие бумаги, согласно им он – подданный султана. Так он и выглядит – в высокой шапке, в подбитом мехом турецком плаще. Только борода отличает его от настоящего турка. Он абсолютно спокоен, из воротника едва торчит кончик носа, может, спит?

Они добираются до деревни, в эту пору тихой и совершенно темной. Никто их не остановил, ни на одну заставу они не наткнулись. Турок прощается, довольный проделанной работой, прячет монеты за пазуху. Сверкает белозубой улыбкой. Он оставляет путешественников перед небольшой корчмой; заспанный арендатор очень удивляется поздним гостям и тому, что стража их пропустила.

Яков моментально засыпает, а Нахман всю ночь ворочается в не слишком удобной постели, зажигает свечи и ищет клопов. Крошечные окошки грязные, на подоконниках стоят засохшие стебли – вероятно, когда-то это были цветы. Утром хозяин, худой еврей средних лет, с озадаченным видом дает им теплой воды с измельченной мацой. Корчма не выглядит бедной, но хозяин объясняет, что чума косит людей, все боятся выходить из дома и покупать что-либо у тех, кто дышал зачумленным воздухом. Припасы съедены, поэтому уж простите, придется самим добывать себе пищу. Говоря это, он старается держаться подальше, на безопасном расстоянии, опасаясь их дыхания и прикосновений.

Этот на удивление теплый декабрь оживил крошечных существ, которые обычно, опасаясь морозов, в это время года спят под землей, а теперь из-за тепла выбрались на поверхность, чтобы уничтожать и убивать. Они таятся в неуловимом густом тумане, в душных ядовитых испарениях, поднимающихся над деревнями и городами, в зловонных миазмах, исходящих от тел зараженных, – во всем том, что люди именуют «моровым поветрием». Их вдыхают вместе с воздухом в легкие, оттуда они тут же попадают в кровь, воспламеняя ее, а затем протискиваются в сердце – и человек умирает.

Выйдя утром на улицы городка под названием Мельница, гости видят просторную, почти безлюдную рыночную площадь, окаймленную невысокими домами, и три отходящие от нее улицы. Промозгло и сыро – видимо, теплые дни миновали или здесь, на высоком берегу, царит совсем другой климат. Низко проносящиеся облака удивленно глядятся в грязные лужи. Почти все магазины закрыты; на рыночной площади стоит одинокий пустой прилавок, над которым развевается пеньковая веревка, словно в ожидании висельника. Где-то скрипят двери или ставни, время от времени мелькнет какая-нибудь закутанная фигура, жмущаяся к стенам домов. Так, должно быть, выглядит покинутый людьми мир после Страшного суда. Видно, насколько он недоброжелателен, насколько враждебен, думает Нахман, пересчитывая в кармане монеты.

– Они не берут деньги у тех, кто дышал зачумленным воздухом, – сказал Яков, увидев, что Нахман хочет пойти за покупками. Он умывался ледяной водой. Обнаженный торс хранит на коже южное солнце. – Не плати им, – советует Яков, отфыркиваясь.

Нахман смело входит в небольшую еврейскую лавку, из которой только что вышел мужчина, и делает огорченное лицо. За прилавком стоит маленький старичок – такое ощущение, будто родня поручила ему поддерживать связь с миром, чтобы не подвергать опасности молодых.

– Мне бы вина, сыра и хлеба, – говорит Нахман. – Несколько буханок.

Старик подает хлеб, не сводя с Нахмана глаз, удивленный его экзотическим нарядом, хотя, живя здесь, на границе, вряд ли стоит удивляться чему-либо.

Нахман платит и, уходя, краем глаза видит, что старик как-то странно пошатывается.

Нахману не следует доверять во всем, что он говорит, а тем более в том, что пишет. Он склонен к преувеличениям и экзальтации. Повсюду ищет знаки, повсюду отыскивает связи. Ему всегда мало того, что происходит, хочется, чтобы происходящее имело смысл высший, небесный. Чтобы оно воздействовало на будущее, чтобы даже незначительная причина имела серьезные последствия. Поэтому Нахман часто впадает в меланхолию: разве он об этом не упоминал?

Вернувшись к Якову, он рассказывает, что старик упал замертво, едва успев продать ему товар, даже деньги не взял. Яков, довольный, смеется. Нахман любит доставлять ему такого рода удовольствие. Ему нравится глубокий, чуть хрипловатый смех Якова.

Что видят зоркие глаза всякого рода шпионов

С той поры, как Яков пересек Днестр, за ним следуют всякие шпионы, однако Ента видит их лучше, нежели они видят Якова. Наблюдает, как на грязных столешницах в корчмах они строчат корявые доносы