Отец Маркус вяло отмахнулся и сказал:

— Располагайтесь, сейчас принесу ваш раритет…

Скрытая усмешка заставила пристально посмотреть на собеседника, но тот уже скрылся в служебном помещении. Я озадаченно хмыкнул и уселся за ближайший стол. В читальном зале было прохладно; плащ снимать не стал, лишь кинул шляпу на свободный стул рядом с собой.

Смотритель вскоре вернулся и принес немалых размеров фолиант в новой кожаной обложке с медной окантовкой и фигурными уголками. В длину том достигал полутора локтей и был никак не меньше локтя в ширину.

Отец Маркус выложил книгу и замер в ожидании моих дальнейших действий. Я откинул обложку, полюбовался прекрасно восстановленными миниатюрами титульного листа и перевернул его.

В левом верхнем углу следующей страницы красовалась огромная буква «А», на нее опирался благообразного вида седобородый старец, а по полям шла вязь многоцветного орнамента, вплетавшая в себя сюрреалистичных тварей, весьма премерзких на вид. Больше же не было ничего: текст оказался самым тщательным образом выскоблен. И на второй странице — тоже.

Дальше я заглядывать не стал и в недоумении уставился на смотрителя библиотеки:

— Что это?!

— А чего вы хотели? — хихикнул отец Маркус, явно не отдавая себе отчет, сколь близок сейчас к тяжелому увечью, а то и смерти.

Лишь неимоверное усилие воли помогло мне сдержаться, не вскочить на ноги и не обрушить бесполезный том на плешивую макушку библиотекаря.

— Я хотел получить нормальную книгу, а не пустые страницы!

— Дальше текст не затерт, — уверил меня отец Маркус, зашуршал листами и вновь хихикнул. — Местами…

И в самом деле — на открытой им странице под миниатюрой с рыжебородым мужчиной средних лет шел рассказ о жизни святого Агидиуса Мальнского.

— Потрудитесь объяснить, что это значит! — прорычал я, не обращая внимания на удивленные взгляды работавших с книгами священников.

— Да будет вам известно, что эта книга написана до вселенского собора двести семнадцатого года и утверждения канонического списка святых. Нам пришлось выскоблить из нее упоминания о ложных праведниках.

Я едва не разинул рот от изумления.

— Хотите сказать, в университетской библиотеке хранилась книга с именами князей запределья?!

— А вы не знали? — остро глянул на меня отец Маркус. — Но тогда зачем запросили это сочинение?

— У меня есть на то причины! — отмахнулся я. — Но как такое могло случиться? Куда смотрели магистры-надзирающие?!

— До реставрации книга была в ужасном состоянии. Едва ли хоть кто-то брал ее в руки за последние пятьсот лет.

Я только поморщился. Как минимум, с этим сочинением успел ознакомиться профессор Костель, и мне было прекрасно известно, что он оттуда почерпнул.

Святые небеса!

Раскрыв том на середине, я отыскал первое из имен, начинавшихся на букву «О», принялся листать дальше и очень скоро наткнулся на миниатюру, изображавшую фигуру, сплошь укутанную осиным роем. Осы были и в орнаменте; желто-черные твари с демоническими харями свивались в тугие ленты, украшавшие поля.

Осиный король. Князь запределья, призванный в наш мир профессором Костелем. Тварь, пожравшая душу моего брата и едва не убившая меня самого.

Что привлекло в описании этого чудовища моего бывшего учителя? Что заставило его помыслить о возможности обретения контроля над зловещим монстром?

Увы, текст под миниатюрой самым тщательным образом соскоблили, не пощадив и полное имя князя запределья, некогда ошибочно причисленного к лику святых.

От вида черно-желтых уродцев меня замутило, я захлопнул фолиант и спросил:

— Почему книгу не уничтожили?

Отец Маркус округлил глаза:

— Уничтожить подобный раритет? Вы отдаете себе отчет, что во всем мире сохранилось, помимо этого, лишь три экземпляра «Имен всех святых», написанных до двести семнадцатого года?!

— Один у понтифика догматиков, один в императорской библиотеке, — машинально перечислил я. — Где хранится третий?

— В ордене Герхарда-чудотворца, — подсказал смотритель. — Неужели не понимаете, что даже в таком… — он будто хотел сказать «оскопленном», но вовремя прикусил язык, — усеченном виде эта книга обладает величайшей исторической ценностью!

Я кивнул. Первые века явили миру множество святых. Поначалу это были проповедники, принимавшие мученическую смерть от рук язычников, затем к ним добавились жертвы братоубийственного церковного раскола. И если догматики изначально канонизировали лишь истинных магов, полагая остальных адептами не тайных, но темных искусств, то ортодоксы поначалу не разделяли тех и других. И действительно — какое-то время места силы ничем не отличались от святых мест, и только многие десятилетия спустя стало ясно, что вечную жизнь на небесах обрели исключительно воссиявшие, а опаленные души ритуалистов рухнули прямиком в запределье.

Никто из них был не в силах противиться тлетворному влиянию потусторонней стихии, та извращала самые чистые помыслы, превращая праведников в кровожадных чудовищ. Именно поэтому первый вселенский собор в двести семнадцатом году и предал мнимых святых вечной анафеме, объявив их врагами рода человеческого и князьями запределья.

За нетронутые «Имена…» любой чернокнижник с радостью позволил бы отсечь себе десницу; теперь же вся ценность книги заключалась исключительно в великолепных миниатюрах.

Святые небеса! И зачем только профессор Костель открыл этот проклятый том!

Я провел ладонью по обложке и сказал:

— Начну работать с ним завтра. И мне понадобится канонический перечень всех святых, самый ранний, какой только хранится в библиотеке.

— Но зачем? — изумился отец Маркус.

Я поднял взгляд и усмехнулся:

— Разве я спрашивал, сколько посулил Ральф вон Дален за тот пергамент? Или мне все же стоит проявить… любопытство?

Смотритель нервно сглотнул и промолчал.

Я поднялся из-за стола, подхватил шляпу и покинул читальный зал, сам до конца не понимая, по какой причине вознамерился изучить этот «оскопленный» том. Упрямство? Интуитивное предчувствие? Знать бы самому…

Консилиум затянулся до позднего вечера. К обсуждению забытого языка привлекли не только каноников местного капитула и переводчиков библиотеки кафедрального собора, но и профессоров университета Святого Иоганна: видного знатока древней письменности с факультета вольных искусств и двух теологов, славных немалыми познаниями в старинных священных текстах. Впрочем, им и рта не дали раскрыть; каноники вскорости после начала собрания затеяли безобразную свару, и дело лишь чудом не дошло до потасовки. От мордобоя собравшихся удержало только присутствие епископа.

Специально для консилиума отец Олаф на свой страх и риск списал с пергаментов несколько, как ему показалось, безопасных строчек, их и демонстрировали всем присутствующим. Наверняка никто ничего о письменности сказать не смог, и больше всего сторонников нашлось у версии, что это некие северные руны.