– Гэть звидсиля, гадына, ползуча! Шо ж вы, пассажиры, двэри нэ зачиняетэ, га? Тут же бомжи ходять! А як що вин маньяк, га? Хиба ж так можно? – орал проводник, выталкивая какое-то оловянное существо со стоптанным лицом.

Дед, обозначивший свое пробуждение глухим ударом головы о полку, моментально сориентировался:

– Товарищ проводник! Товарищ проводник! Это она, та, которая внизу. Она с бандитами связана, я точно знаю! Я даже хотел заранее заявить, но потом решил сам посмотреть, как оно пойдет. Примите меры, товарищ проводник! Зовите милицию! Я могу и свидетельские показания дать, если понадобится! Я сразу заметил, что здесь что-то нечисто…

Но проводнику было некогда. Крякнув: «От сучи диты», он ловким движением закрыл дверь, опустив на ней предохранитель, и побежал за бомжом, который мчался по вагону за абсолютом свободы, выбивая салюты голыми пятками и развивая неслыханную для бомжей скорость. Наверное, это вообще был никакой не бомж, а леший из подмосковного леса…

Дед, замедляя темп, продолжал что-то говорить про стражу и гражданский долг и про то, что собирался предупредить всех заранее…

«Герой», – подумала я и снова уснула, оказавшись совсем в другом времени – среди белых одежд инициации тридцатых годов, среди юношей с открытыми взглядами и крепких девушек, носивших красные косынки и спортивные блузы в скользкую шелковую полоску, среди знамен и горных рек демонстраций под раскатистым камнепадом коммунистических лозунгов… А потом во сне появился человек в черной шинели с красными погонами, который громко закричал: «Караул! Караул!»

Я открыла глаза.

– Караул! Спасите! На помощь! – голосил дед, а дверь купе при этом кто-то пытался открыть снаружи. – Караул! – не унимался «герой».

– Та вы шо, диду, сказылися, чи шо? – недоумевал за дверью «хлопчик-ховайся», вернувшийся после своих «прыгод», а молчаливый Резо со своей полки сонно, но глубокомысленно произнес:

– Стэпан Василиевич! Тот первий бил жюлик, а этот – пассажир…

– Как доехала? – спросил меня на перроне муж.

– С ветерком, – ответила я. А пробегавшая мимо рыжая привокзальная дворняга на это весьма скептически вильнула хвостом.

2000-ый год прошел очень быстро – прокатился на своих нулях, как на колесах. Казалось, за годом не успевали его времена. Лето так в такт и не попало. Теперь запаздывала неповоротливая в своей толстой шубе зима. И, воспользовавшись ее медлительностью, на декабрь нахально покушались демисезоны – осень заставляла первый зимний месяц плакать, а весна мыла ему небо. И только в самых последних числах, понимая, что на новогодних праздниках им не место, они обе наконец-таки опомнились и уступили время первому и осторожному снегу.

В опрятной двухкомнатной коммуналке на улице Рубинштейна две пожилые женщины готовились к встрече Нового года. Шестидесятилетняя Вера Федоровна нарядила в мишуру елочную ветку, поставленную в невысокую немного мутную вазу из крепкого советского хрусталя. Погладила блузку и проверила, что все в порядке с черным костюмом джерси, который она собиралась надеть на концерт. Попасть в филармонию 31-го декабря – это был рай. Билет в рай ей подарила племянница Ирочка. Забежала сегодня с утра на минуту – вручила его и еще небольшой узкий пакет: «Теть Вер, это вам. Вам понравится, я еще в сентябре с Мальты привезла, специально для вашего новогоднего концерта хранила». Вера Федоровна открыла пакет и обомлела…

Соседка Веры Федоровны, семидесятипятилетняя Лидия Алексеевна сидела за круглым столом, покрытым некогда тяжелой скатертью – на темной немного шершавой основе цветы и листья, гладко шитые желтым шелком, и такая же бахрома по краю. За много лет почти вся растительность на скатерти увяла, истончилась, но шелковую бахрому по-прежнему хотелось заплести в косички. Лидия Алексеевна считала деньги и раскладывала их по конвертам с именами внука и внучки. А еще то и дело поглядывала на часы, чтобы не пропустить концерт Людмилы Сенчиной по одиннадцатому и последнюю серию «Истории любви» по шестому.

В эту квартиру они въехали одновременно лет тридцать тому назад. Старый, начала века дом после капремонта передали НИИ полупроводников, в котором тогда работали Вера Федоровна и ее муж Михаил. Лидия Алексеевна сидела за кассой в Елисеевском, а ее супруг Григорий Назарович служил в ГАИ, сотрудникам ГАИ давали площадь в ведомственных домах. Вот так они и оказались соседями.

В обеих семьях было по одному сыну, но, несмотря на общую территорию, и жены, и мужья, и дети всегда держались друг от друга на расстоянии. Наверное, потому, что между ними было почти поколение. А еще потому, что Вера Федоровна в глубине души была уверена, что соседи не вполне их круга – хоть внешне она старалась эту уверенность не проявлять. Лидия Алексеевна же порой вполне открыто стремилась занять главенствующее положение – в гастрономе номер один кассовые кабины стояли на возвышении, и она привыкла смотреть на людей свысока.

Лидия Алексеевна стать имела достойную, волосы укладывала в кичку, а губы красила бантиком. Она очень любила, когда муж – обязательно в форме – приходил в магазин к закрытию, и они под ручку возвращались к себе по Невскому. Дома она часто покрикивала на своих, а иногда пыталась заодно воспитывать сына Веры Федоровны Витьку, отчего та начинала немедленно раздражаться. Лидию Алексеевну ее раздражение раззадоривало, она впадала в настоящий нравоучительный раж и ждала мгновения, когда в глазах соседки зажгутся красные лампочки настоящей злости. Дождавшись, с невинным видом поворачивала русло тирады в сторону собственного взрослого сына Валентина – на него можно было кричать по праву, да и повод всегда находился.

Вера Федоровна, невысокая худощавая короткостриженная шатенка в очках, плохо себя чувствовала, если в доме кричали. А сосед и вообще порой приводил ее в ужас. У нее была заветная мечта – научиться водить автомобиль. Лейтенант ГАИ Григорий Назарович всегда крайне издевательски высказывался о женщинах за рулем, а, выпив, мог даже назвать их засранками. Случайно услышав что-нибудь подобное из комнаты соседей, Вера Федоровна в изнеможении опускалась на стул, ставила на стол руку с раскрытой ладонью и отчаянно бросалась себе в ладонь собственным лбом. Рядом присаживался муж Миша, поглаживал ее по плечу и говорил: «Ничего-ничего, это же коммунальная квартира, бывает хуже. Бывает, что у людей соседи – алкоголики!..» Витька тут же с готовностью вставлял: «А у нас тоже алкоголики! Валентин вчера пьяный домой пришел, я слышал, как они на него ночью орали!» Валентин дразнил Витьку и подолгу болтал по телефону с девушками. Разумеется, Витька его недолюбливал.

А вообще-то – по сравнению с другими квартирами – жили они действительно мирно. До громогласных скандалов, или – упаси боже! – драк не доходило никогда.

Чаще всего все их более или менее продолжительные конфликты разражались из-за ванной комнаты. Она была заколдованной. Ведь никто из них не любил часами плескаться в воде – а ванная почему-то всегда была занята. Все они, включая ребят, были экономны и дисциплинированны по части быта – а в ванной почему-то всегда горел свет. Ну и самое страшное – соседское белье там всегда сохло дольше собственного!