Квартира их располагалась в бельетаже. В подвале прямо под ванной комнатой находился общедомовой водопроводный узел, в котором вечно что-то протекало, поэтому в ванной на самом деле всегда было влажно. Они учитывали это при составлении графика стирки. В точном соответствии с этим графиком Вера Федоровна стирала и развешивала вещи на просушку. Наступал правоочередной банно-прачечный день Лидии Алексеевны – а Верино белье еще было мокрым. Лидия Алексеевна предъявляла претензию. Вера Федоровна отвечала бережно припрятанным воспоминанием о том, как Валентин два часа брился в ванной именно тогда, когда к ним в гости пришел Мишин начальник, так что тот даже рук помыть не смог. Лидия Алексеевна возражала, что руки можно было помыть на кухне. Вера Федоровна торопливо разворачивала новый аргумент – мол, раковина на кухне была заминирована грязной посудой Лидии Алексеевны, – но, перебивая контрудар, Лидия Алексеевна крыла упреком Витьке, который тайком от всех вздумал проводить в ванной химические опыты и вообще «чуть нас всех не взорвал».

– Можете выбросить мои вещи! – в сердцах восклицала Вера Федоровна. – Только сделайте это сами! Своими руками! Снимите и снесите на помойку! Давайте-давайте! С вас станется!

В коридоре появлялись их мужья, обменивались недружелюбными взглядами и разбирали своих женщин по комнатам. Лидия Алексеевна продолжала что-то громко говорить – сначала про соседей, потом переключалась на членов собственной семьи. «У меня начинается мигрень», – вздыхала в своей комнате Вера Федоровна. «Ничего-ничего, – утешал ее муж, – бывает хуже… Ну что ты хочешь, Верочка, она же торговый работник…» В ответ на это научный сотрудник Вера Федоровна готова была взорваться совершенно «торговым» скандалом, нацелив его на кого угодно – хоть с мужа, хоть на сына. А еще ей хотелось от души поплакать.

«Давай сходим в филармонию», – предлагал муж. Она, утерев злую и обиженную слезу, говорила: «Спасибо тебе, Миша», – и послушно собиралась.

Они с мужем любили классическую музыку. Лидия Алексеевна посещала только театр музкомедии. И то нечасто. Ну и еще концерты в БКЗ, посвященные дню милиции, куда ее муж получал официальное приглашение на открытке, изображавшей орден Ленина и «спутницу тревог» красную гвоздику…

Кстати, после конфликта они всегда составляли следующий график с большим запасом времени на сушку. Но белье все равно не успевало к сроку.

Прошло много лет. Мужья у них обеих умерли, сыновья разъехались. Верин Витька закончил Макаровку, получил распределение в Севастополь, обзавелся там семьей и в Питер за последние пять лет приезжал всего один раз. Валентина занесло на север, но в городе жили его сын и дочь, навещавшие Лидию Алексеевну по праздникам. На Новый год она всегда дарила внукам конверты с деньгами, сэкономленными от пенсии и денежных переводов Валентина.

У них обеих были какие-то неназойливые старушки-подружки, к Вере Федоровне еще частенько забегала племянница Ирочка, дочь ее сестры. Ирочка, как когда-то сама Вера Федоровна, приехала в Питер из Новгорода учиться, а потом вышла замуж и на малую родину так и не вернулась.

Последние восемь лет Вера Федоровна и Лидия Алексеевна жили в квартире вдвоем, и главным источником всех их нечастых, но крупных конфликтов по-прежнему оставалась ванная. Точнее, не ванная, причины могли быть самые разные. Однажды, к примеру, Ирочка подарила Вере Федоровне на день рожденья маленького кенара Гошу. Лидия Алексеевна очень просила хоть иногда выносить клетку на кухню, и, конечно, Вера Федоровна шла ей навстречу, понимая, что соседке тоже одиноко. Через два месяца кенар умер, а дворник Таня, рассказала ей потом, что однажды она заходила к ним в квартиру и видела, как Лидия Алексеевна – известная любительница жирной пищи – тайком кормила птичку салом! В душе у Веры Федоровны все заклокотало! Но открыто обвинить соседку в том, что та извела со свету живое существо, она смогла только, дождавшись от Лидии Алексеевны упрека в том, что якобы забыла задернуть целлофановую штору, и на пол в ванной натекло слишком много воды. Ей пришлось ждать почти две недели!

За время ожидания она проводила тщательную инвентаризацию прегрешений соседки. Раздраженно вспоминала, как Лидия Алексеевна назвала Ирочкиного мужа-грузина не Гочей, а Геной. Перепутала, якобы. А Гоча мальчик хороший, очень хороший. Но только ревнивый. Они все такие, грузины, с этим ничего не поделаешь. Гоча слышит, что он «Гена», и отказывается понимать, что у Лидии Алексеевны просто память слабеет – думает, что Ирочка приводит в этот дом еще какого-то Гену. Или приводила…

«Ванная» дает ей наконец повод высказать все свои мысли вслух. Обвиняя, они повышают друг на друга голос, но, от базарного крика удерживаются. Хлопают дверьми, расходятся по комнатам, пьют валерьянку. Через какое-то время Вера Федоровна задумывается: «А может, кенар умер вовсе и не из-за сала? Может, он и раньше был чем-нибудь болен? Может, и не давала она ему никакого сала, а дворник Таня все придумала…» В это время по телевизору Таня Буланова поет песню про брошенного папой маленького мальчика, и Вера Федоровна, искренняя любительница глубокой и сложной музыки, утирает стыдливую слезу. А потом решительно говорит себе: «Ирочке пора воспитывать своего мужа! А то он относится к ней, как к собственности! Так тоже нельзя!..»

Лидия Алексеевна сидит у себя и со страстью обзывает соседку «дурой». А еще «интеллигенткой чертовой». Подумаешь, сало! В сале – сила, от сала никто никогда не умирал! Лидия Алексеевна вспоминает блокадную пайку хлеба и то, как хоронила умершую от голода мать. «А эту и угостить-то ничем нельзя! По утрам от запаха шкварок морщится, все кашу свою пустую ест!» На Новый год Лидия Алексеевна всегда покупает самый шикарный торт – чтоб крем желтым густым зигзагом по краю, а еще зеленоватые кремовые листики и огромная кремовая роза в центре – и приглашает эту идиотку на чай. Так она же почти ничего не ест! А если и ест, то с таким видом, будто давится… Правда вот подарки всегда дарит хорошие, тут ничего не скажешь – то прихваточку какую-нибудь на кухню в виде варежки преподнесет как раз тогда, когда у Лидии Алексеевны ни одной тряпки не осталось, то спички, которые всегда кончаются! И не какие попало, а красивые, даже жечь жалко – упаковка большая яркая, а в ней штук двадцать маленьких коробков, и сера на спичках в каждом коробке разного цвета. Лидия Алексеевна думала, что Вера тоже будет своим подарком на кухне пользоваться, но та ни разу ни одной цветной спички не взяла! Впрочем, у нее всегда свои есть… А еще как-то шнурок для очков подарила – Лидия Алексеевна мучилась, вечно очки теряла. Умеет, словом, соседка угадать и угодить. Сама-то Лидия Алексеевна и не видит в магазине всех этих мелочей. Им-то и цена, наверное, копеечная, да ведь найти их надо! Она вот купит самый дорогой торт, а эта морщится… Дура!..

По телевизору поет Таня Буланова. Лидия Алексеевна ее очень любит. «Хорошая девочка, – думает она, – красивая, скромная, с голосом… На ее Ирку чем-то похожа…»

Спрятанное в глубине серванта зеркало с радостью умножает на два принаряженных Веру Федоровну и елочную ветку.

«Мне всегда говорили, что я умею делать подарки, – думает Вера Федоровна, – Наверное, это у нас семейное! Вот и Ирочка молодец! Как здорово придумала! И хорошо, что до Нового года ждала и вместе с билетом вручила…» Они с Гочей вернулись с Мальты в конце сентября, племянница тогда привезла ей красивый набор салфеток и белую блузку с кружевным воротником, в которой она сейчас пойдет в филармонию. Блузка замечательно гармонирует с новогодним подарком – роскошным веером, который она вынула из белого узкого пакета, перевязанного красной ленточкой с завитыми в локоны концами. Веер был сказочный, как у принцессы! Сливочного цвета, кружевной, шелковый, с основой из гладкого легкого дерева, которое наверняка называется как-нибудь по-особенному: амарант какой-нибудь или палисандр. Открываясь, веер предлагает обратить на него внимание негромким и мелодичным, как у кастаньетов, щелчком. Кто-нибудь из публики наверняка его заметит. Впрочем, это не главное – Вера Федоровна ходит в филармонию для того, чтобы слушать музыку, а не показывать себя.