ни слева, ни спереди – никого, кроме сидящих за столом людей, которые замерли, спрятавшись за темными очками. Но тогда… Тогда мне вдруг стало ясно, что на меня смотрят глаза Ларсана, скрытые за одними из очков. Темные стекла – и за ними Ларсан!

И вдруг это чувство пропало. Я перестал ощущать на себе взгляд и вздохнул с облегчением. Мне ответил чей-то вздох. Рультабийль? Или дама в черном тоже только что ощутила эту тяжесть – тяжесть взгляда? Раздался голос Старого Боба:

– Князь, я вовсе не думаю, что ваша последняя кость середины четвертичного периода…

Темные очки пришли в движение.

Рультабийль встал и сделал мне знак следовать за ним. Я побежал в наш зал заседаний. Как только я появился, он закрыл дверь и спросил:

– Почувствовали?

Мне было никак не отдышаться, и я пробормотал:

– Он там! Там, или мы сходим с ума. – Немного помолчав, я добавил уже более спокойно: – Знаете, Рультабийль, очень возможно, что мы действительно сходим с ума. Навязчивая мысль о Ларсане доведет нас до палаты для буйных, мой друг. Сидим в замке всего двое суток, и вы видите, в каком мы уже состоянии…

– Нет, нет, – перебил Рультабийль. – Я чувствую, он здесь. Я почти касаюсь его. Но где? Когда? Попав сюда, я сразу почувствовал, что мне следует все время быть здесь. Нет, я не попадусь в западню. Я никуда не пойду его искать, хотя и видел его за пределами замка, и вы тоже его там видели.

Внезапно Рультабийль успокоился, нахмурил брови, закурил трубку и сказал, как в доброе старое время, когда он не знал об узах, связывающих его с дамой в черном, и движения сердца не мешали ему рассуждать:

– Поразмыслим.

Рультабийль сразу же припомнил правило, которым пользовался много раз и которое беспрестанно повторял, чтобы не дать видимости себя обмануть: «Ларсана следует искать не там, где он появляется, а там, где он прячется». За этим последовало дополнительное правило: «Он появляется здесь или там для того, чтобы никто не увидел, где он на самом деле».

Затем Рультабийль заговорил:

– Ох уж эта мне видимость! Знаете, Сенклер, бывают минуты, когда мне хочется вырвать у себя глаза, чтобы начать правильно рассуждать. Давайте сделаем это – всего минут на пять, – и тогда, быть может, мы все увидим как надо.

Он сел, положил трубку на стол, обхватил руками голову и сказал:

– Все, глаз у меня уже нет. Скажите, Сенклер: кто находится в этих каменных стенах?

– Кого я вижу в этих стенах? – повторил я.

– Да нет же! У вас тоже нет больше глаз, вы не видите ничего. Перечисляйте не глядя. Перечисляйте всех подряд.

– Во-первых, вы и я, – поняв, к чему он клонит, ответил я.

– Прекрасно.

– Ни вы, ни я не являемся Ларсаном, – продолжал я.

– Почему?

– Почему? Скажете тоже!

– Нет, это вы должны мне сказать – почему? Я согласен: да, я не Ларсан; я в этом уверен, потому что я – Рультабийль. Но вы, тот, кто сидит напротив Рультабийля, скажите: почему вы не Ларсан?

– Но вы же видите!

– Несчастный! – воскликнул Рультабийль, еще сильнее прижимая кулаки к глазам. – У меня же нет больше глаз, я не могу вас увидеть. Если бы Жарри из отдела борьбы с азартными играми не видел своими глазами в Трувиле, как граф де Мопа садится метать банк, он поклялся бы, что карты взял в руки Балмейер. Если бы Нобле из отдела меблированных комнат не столкнулся однажды вечером у Труайона лицом к лицу с человеком, в котором признал виконта Друэ д’Эрлона, он поручился бы, что человек, которого он пришел арестовать и не арестовал, потому что увидел его, – это Балмейер. Если бы инспектор Жиро, знавший графа де Мотвиля, как вы меня, не увидел его однажды на скачках в Лоншане за беседой с друзьями, он арестовал бы Балмейера. Понимаете ли, Сенклер, мой отец родился раньше меня, и, чтобы его арестовать, нужно изрядно попотеть.

Последние слова Рультабийль проговорил глухо, с такой дрожью и отчаянием в голосе, что у меня сразу же пропала последняя способность к рассуждению. Я лишь воздел руки к небу, но Рультабийль этого не видел – он не хотел ничего больше видеть.

– Нет-нет, больше никого не нужно видеть, – повторил он, – ни вас, ни господина Стейнджерсона, ни господина Дарзака, ни Артура Ранса, ни Старого Боба, ни князя Галича. Но нужно знать, почему кто-нибудь из них не может быть Ларсаном. Погодите, я только передохну немного за этими стенами…

Я уже почти не дышал. Под сводами потерны послышались четкие шаги Маттони, который заступил на дежурство.

– А слуги? – выдавил я. – А Маттони? А другие?

– Я знаю точно, что они не покидали форт Геркулес, когда госпожа и господин Дарзак видели Ларсана на вокзале в Буре.

– Все-таки признайтесь, Рультабийль: они вас не занимают, потому что несколько минут назад никто из них не прятался за черными очками.

– Замолчите, Сенклер! Вы действуете мне на нервы сильнее, чем моя мать! – топнув ногою, вскричал Рультабийль.

Эта сказанная в гневе фраза странно поразила меня. Только я собрался спросить у него, очень ли взволнована дама в черном, как он не спеша заговорил:

– Первое: Сенклер не может быть Ларсаном, потому что был со мною в Трепоре, когда Ларсан находился в Буре.

Второе: профессор Стейнджерсон не может быть Ларсаном, потому что был между Дижоном и Лионом, когда Ларсан находился в Буре. Точнее, он приехал в Лион за минуту до Ларсана. Господин и госпожа Дарзак видели, как он выходит из поезда. Но все остальные могли быть в Буре и, значит, могут быть Ларсаном – если, конечно, чтобы быть Ларсаном, достаточно было находиться в тот момент в Буре. Там был Дарзак; затем Артур Ранс перед прибытием профессора и господина Дарзака два дня где-то пропадал. Он приехал прямо в Ментону и сразу встретил их (когда я специально спросил об этом миссис Эдит, она подтвердила, что муж отсутствовал два дня по делам). Старый Боб ездил в Париж. И наконец, князя Галича не видели в эти дни ни в пещерах, ни где-нибудь еще. Возьмем для начала господина Дарзака.

– Рультабийль, но это же кощунство!

– Сам знаю.

– Это глупость!

– И это знаю… А впрочем, почему?

– Потому что, – выйдя из себя, закричал я, – пусть Ларсан гений, пусть он может обмануть полицейского, журналиста, репортера, даже самого Рультабийля; пусть он может обмануть даже дочь, выдав себя за ее отца – я имею в виду господина Стейнджерсона, – но никогда ему не обмануть женщину, выдав себя за ее мужа! Друг мой, Матильда Стейнджерсон знала господина Дарзака задолго до того, как вошла с ним под руку в форт Геркулес.

– Ларсана она тоже знала, – холодно заметил Рультабийль. – Вот что, мой дорогой. Ваши доводы сильны, но поскольку (ох уж эта его ирония!) я не знаю в точности, насколько далеко простирается гений моего отца, то, чтобы удостовериться относительно личности господина Дарзака, которой я, кстати, и не пытаюсь у него отнять, я воспользуюсь доводом посильнее: если Робер Дарзак – это Ларсан, то Ларсан не появлялся бы несколько раз перед Матильдой Стейнджерсон, потому что именно появления Ларсана и отдаляют Матильду от Дарзака.

– Ну, к чему столько умствований, – воскликнул я, – когда достаточно просто раскрыть глаза! Раскройте глаза, Рультабийль, и посмотрите.

Молодой человек послушался.

– На кого? – спросил он с бесконечной горечью. – На князя Галича?

– А почему бы и нет? Он что, вам нравится, этот черноземный князь, поющий литовские песни?

– Нет, но он нравится миссис Эдит, – парировал Рультабийль и ухмыльнулся.

Я сжал кулаки. Он это заметил, но вида не подал.

– Князь Галич – нигилист, который мне ничуть не интересен, – спокойно добавил он.

– Вы в этом уверены? Да и кто вам сказал такое?

– Матушка Бернье знает одну из старушек, о которых рассказывала нам за завтраком миссис Эдит. Я проверил: это мать одного из троих преступников, повешенных в Казани за то, что они собирались бросить бомбу в императора. Две другие старушки – матери двоих других. Ничего интересного, – резко закончил Рультабийль.

Я не смог сдержать жест восхищения:

– А вы времени не теряете!

– Он тоже, – проворчал молодой человек.

Я скрестил руки на груди:

– А Старый Боб?

– Нет, дорогой мой, нет! – чуть ли не с гневом отрезал Рультабийль. – Этот – ни в коем случае. Вы заметили, что он носит парик, не так ли? Так вот, уверяю вас, если мой отец наденет парик, этого никто не заметит.

Он произнес это с такой злостью, что я решил уйти. Рультабийль остановил меня:

– Погодите-ка. Остался еще Артур Ранс.

– Ну, этот не изменился, – отозвался я.

– Опять глаза! Поосторожнее с глазами, Сенклер.

После этого предупреждения Рультабийль пожал мне руку.

Я заметил, что у него рука влажная