Раньше всего я должен развеять твое совершенно неправильное представление о моем здоровье и душевном состоянии. Я здоров, не болею, и никакого угнетенного состояния у меня нет. Твоя интуиция на сей раз тебя позорно подводит, ибо решительно никаких оснований нет [и не было] для подобных предчувствий.

Что же касается мажорного тона, которого — по твоим словам — нет в моих письмах, то в этом ничего удивительного нет, и это ни в малейшей степени не связано ни с состоянием здоровья, ни с душевным состоянием. Я не могу дать себе волю мечтать по-пустому — это слишком дорогое удовольствие в моем положении, и в конце концов оно явилось бы только лишь выражением моих (и ваших) пожеланий, но не действительного положения вещей. Много ли стоили бы мои заверения в том, что, мол, скоро увидимся и т. д. и т. п. Все что я мог, я сделал: написал ген<еральному> прокур<ору>. Я стараюсь об этом не думать и жду ответа. Ответ слишком долго затягивается — это плохо. Если бы я знал, что так затянется, я просил бы прислать пару нужных мне книг. Сейчас я выбит из колеи и не знаю, стоит ли просить. Подожду еще некоторое время.

О посылках. Я уже много раз писал, что не стоит отдавать этому так много внимания и хлопот. Если ничего подходящего нельзя [нрзб.], то пришлите лишний ½ клг. масла (т. е. вместо 1 клг. — 1½) и все (тогда сыру вовсе не надо). Масло слегка присолите, чтобы не портилось. Если можно приготовить тушеное мясо — присылайте, если это трудно — то обойдусь и так. Горчицу, пожалуйста, пришлите. Можно один пакетик красного перцу.

Газеты лучше бандеролью присылать. Пришлите, прошу, рубл<ей> 50 — у меня совсем нет денег. Сахар я могу купить у нас в ларьке (10 р<ублей> песок, 12 — раф<инад>). Стоит ли посылать?

У вас теперь наступил «именинный сезон». Передайте Эдочке — первой имениннице — мои поздравления и наилучшие пожелания.

В одном из писем я просил сладкого мне не посылать. Дайте мне немного отдохнуть от сладкого, а то я уже смотреть не могу на сладкое. Внеочередных посылок никаких не посылайте мне. Они мне не нужны. В ноябрьской посылке уже ни луку, ни яблок посылать нельзя — замерзнет.

Всего хорошего, дорогие мои.

Отдельно обнимаю малышек.

Целую Эллочку и Ленуську много, много раз и всех вас, родные мои.

Ваш Моисей

Как здоровье Ефима?[754]

2 ноября 1954 г.

Саррунька дорогая! Письмо твое от 7-го октября получил. Спасибо, родная! Не могу передать тебе, сколько радости оно доставило мне и моим друзьям. Наконец-то я получил более или менее полное представление о Ленуське, которую ты очень хорошо описала. Теперь она передо мной как живая. Об Эллочке и говорить не приходится — ее-то ведь я хорошо знал и любил и раньше.

Мы радовались выздоровлению Еф<има>[755] и приезду его домой. Как его самочувствие, скоро ли сможет приступить к работе? Кто-то передавал, что дядя Эля умер[756]. Правда ли это?

Посылку получил 26-го окт<[ября>. Спасибо. Все (и яблоки, и лук) пришло в лучшем виде. За мясо спасибо — оно очень вкусно приготовлено. Стоит ли тратиться на коробки (кстати, сколько стоит такая?) — ведь можно посылать просто в бумаге — оно [совершенно] застыло. Лука больше не посылай — этого мне хватит надолго. Пирог не стоит посылать в свежем виде — лучше разрезать и насушить сухарями. Он у меня долго лежит — я раньше берусь за продукты, которые портятся.

Сыру (бакштейн[757], голландский) можно посылать. Молока мне не надо. Кофе, если можно, пришли, пожалуйста. На время сладкого не присылай — надоело. Если будешь посылать мясо — то пришли [и] немного печенки.

У меня ничего нового. Я здоров, чувствую себя неплохо. Из Москвы ничего пока не получил[758]. Сам больше не писал туда, думаю, что посылать напоминания не имеет смысла — это не ускорит пересмотр.

Всего вам наилучшего, дорогие мои. Крепко целую вас всех.

М. Береговский.

Впредь буду писать 1-го и 15-го каждого м<есяца>.

18 ноября 1954 г.[759]

Здравствуйте, дорогие мои!

На днях получил твое, Саррунька, письмо от 26 окт<ября> (из Москвы), а несколько раньше — письмо из Киева, написанное перед отъездом. Я все время готовился к такому варианту и поэтому воспринял его не как неожиданный, а как будто уже известный мне[760]. Думаю, даже уверен, что это не может быть окончательным решением, и терпеливо жду изменений. Из Москвы я ничего не получил (из прокуратуры).

Я здоров и чувствую себя вполне удовлетворительно. То, что я отказался от работы с хором, это ни в малейшей степени не послужит [к] понижению тонуса. Хор здесь настолько слаб, что приходилось идти на такие компромиссы, которые доставляли мне огорчения и раздражение и очень мало радости. Зачем же мне возиться с таким хором, тем более что среда худ<ожественной> самодеятельности здесь для меня малоинтересная[761].

Если можно, прошу купить для меня недавно вышедшую книгу «Вопросы музыкознания» вып. 1 (Москва, Музгиз, 1954) и прислать ее. Она стоит 16 р. 85 к. Вчера получил «Литер<атурную> газету» (бандер<оль>). Спасибо.

Эллуська! Поздравляю тебя с днем рождения! Умоляю: не хворай больше! Мне просто стыдно: ты как старшая внучка, совсем уже большая (шесть лет!), и так много и часто хвораешь! Целую тебя много, много раз. Расцелуй за меня бабушку, маму и папу, а особенно — Ленуську. Передай им всем мои наилучшие пожелания. Как тебе понравилась Москва[762]?

Всего хорошего, дорогие мои.

Ваш Моисей

24 ноября 1954 г.[763]

Саррунька, родненькая! Три дня назад получил твое письмо, а сегодня получил посылку. Спасибо и за письмо, и за посылку. Я, признаться, уже беспокоился — из Москвы так долго не пишешь — значит заболела. В этом отношении и письмо несколько заставляет меня волноваться. До сих пор (по крайней мере 15–17-го [с<его> м<есяца>] ты в осеннем пальто и без бот. Как это можно было решиться поехать в конце октября в Москву в осеннем пальто? Мне нетрудно догадаться, что зимнее твое пальто порядком поношено (за это время ты себе нового пальто ведь не пошила[764]) и ты не хотела, да и не могла показаться в нем в Москве. Но можно ли так рисковать?

Письмо в целом меня очень обрадовало, хоть недоволен я тем, что ты слишком глухо и «вообще» обо всем пишешь. Пожалуйста, напиши подробно: у кого ты