— Я не обмочился! — с обидой воскликнул Фламма.

— А все остальные — так просто обосрутся…

— Ты подонок! — воскликнул Кука, обнимая приятеля. — Ты самый подлый подонок, которого я знаю. Но, бессмертные боги, как же я рад, что ты жив!

* * *

Через пару часов весть о том, что императора пытались убить дакийские лазутчики, уже облетела все палатки всех легионов. Солдаты, стихийно собравшись на плацу, орали: «Аве, император!» — и бряцали оружием. Кто-то даже предлагал устроить Траяну салютации, пятые по счету, но Траян, выйдя к ним лично, велел разойтись по палаткам и отдыхать, заверив, что больше опасность ему не грозит, а завтра будут принесены жертвы за избавление императора от опасности, и войскам дан будет праздничный день — чтобы возрадовались, что Траян все еще с ними.

Салютации же войска пусть устроят потом — когда подлый и коварный враг, решивший подослать к императору убийц, будет окончательно повержен.

* * *

День давно миновал, прозвучал отбой.

Приск и его друзья спали, вино давно уже было выпито, а кувшин — разбит. Воскресшему Оклацию Кука на лоб положил смоченную холодной водой тряпку, но компресс вскоре сполз и теперь лежал под щекой самого Куки — бывшему банщику, возможно, снился фригидарий в Байях.

Не спал лишь Тиресий. Он сидел за столом и смотрел на вход палатки: крылья ее были подняты, и сквозь вечерний туман прорицатель прозревал невидимое другими. Он видел, как скачет почтарь по дороге, как соскакивает с лошади у ворот лагеря. Вот он идет по дороге, отыскивая нужную палатку.

Тиресий не удивился, когда посланец возник у входа.

— Центурион Приск?

— Он спит.

— Ему послание.

— Я передам.

Гонец положил на стол рядом с подсыхающей лужицей вина запечатанные таблички с письмом.

Тиресий сломал печать, как будто письмо было адресовано ему.

«Центуриону Гаю Осторию Приску от Кориоллы, привет!

Я только что получила сообщение из Ракаи: мой брат погиб еще в июле, охраняя поля поселенцев от нападений варваров. Стрела угодила ему в глаз.

Его прах привезли в Эск. Во время недавней атаки на Дробету погиб центурион Валенс. Мы с Флорис здоровы, Мышка тоже.

Будь здоров!»

Кого-то смерть должна была забрать из их контуберния — это предсказатель Тиресий знал с начала лета. Не ведал лишь имя. Выходит, Судьба давно определилась с выбором.

* * *

Едва Зенон дотронулся до спящего Адриана, как тот вскочил, будто ужаленный. Ему казалось, на сегодня хватит известий. Покушение на Траяна, лазутчики даков, разоблачение героя прежней войны… Что еще должно произойти, чтобы поток дурных известий иссяк? Однако Зенон не стал бы будить его просто так.

— К тебе человек из Рима, легат.

— Пусть войдет.

Адриан ожидал увидеть почтаря, но в палатку вошел Афраний Декстр. Правда, не в доспехах центуриона, а в гражданском дорожном платье. Но он и прежде зачастую хаживал переодетый путником или варваром — по обстановке.

— В чем дело? Разве ты…

Декстр кивнул:

— Это я, как видишь. Узнаешь? — Его в самом деле трудно было узнать — и не только из-за одежды. Он похудел так, что остались кожа да кости, глаза запали, рот скалился в какой-то нелепой усмешке.

— Что случилось? Ты был болен? — Версия болезни приходила на ум сразу же.

— Можно я сяду?

Адриан указал на складной стул. В палатке было тепло, но легата вдруг продрал такой озноб, будто нежданный гость принес с собой дыхание зимы.

— Слышал, мой отец убит? — Афраний говорил как-то странно, будто перед Адрианом был совсем другой человек, которого прежде он никогда не видел.

— Да, известие пришло уже давно. И даже про то, что был суд Сената, знаю, и что рабов и вольноотпущенников твоих оправдали.

— Частично. Рабов не казнили, но вольноотпущенников выслали. Смешно… — Афраний оскалился, и в груди у него что-то захрипело, будто в каком-то сложном механизме заклинило зубья. — Сенат учудил нечто безумное. Кстати, выслали сюда, на Данубий. Так что одного из сосланных таскаю за собой. Старик ходит и плачет. Спрашиваю: ты не рад, что с хозяином? Он говорит: рад. И плачет.

— Зенон, вели подать завтрак! — приказал Адриан вольноотпущеннику, а сам, пока Декстр не видел, коснулся виска. Зенон слегка кивнул в ответ. — А скажи-ка мне, Марк, почему ты здесь, а не в Риме? Случилось ли что?

— Да, представь, случилось.

— А что мальчишки, племянники Децебала? Что с ними? Плохо? Убиты? — Адриан пока никаких известий о мальчиках не получал, и это его тревожило.

Декстр отрицательно покачал головой:

— Нет, легат. Они не убиты. Хуже. Бежали. Полагаю, сюда, в Дакию, к дяде. Не приручились, волчата. Я их чуть-чуть не перехватил в дороге. Убил одного раба-дака. Но мальчишки улизнули. Переростки они, не подходят для дрессировки. Теперь уж точно — вырастут в настоящих волков.

Но только по-волчьи в этот миг зарычал Адриан.

Зенон выскочил из палатки, чтобы не видеть, что будет дальше.

Осень 858 года от основания Рима

Эск, Нижняя Мезия

Есть путь, который ты проходишь, перемещаясь не в пространстве, а во времени. Едешь вроде бы по дороге, один за другим остаются за спиной милевые столбы, а ты не из крепости едешь, не из города в город, а возвращаешься в прошлое — от себя нынешнего к тому мальчишке, что неумехой вступил в лагерь Пятого Македонского легиона в последний год правления принцепса Домициана. Десятый год пошел с того дня. Вечность. Остальные были такими же — веселыми, глупыми, наивными, думали разное, верили в одно — что смерть мимо них пролетит, не заденет. И уж конечно, бессмертным и неуязвимым казался мальчишкам в те первые дни центурион Валенс.

— А мы его ругали. Нет, ну за что мы его ругали? Он же… он же настоящий муж. Он наш Сципион… — не выдержал и полез с изъяснениями своих чувств Фламма.

Остальные ехали молча. На вьючной лошади в сумках тяжкая ноша — урна с прахом. В последний путь едет Валенс — на кладбище, что год за годом разрастается вокруг лагеря Пятого Македонского.

— Думаешь, у него какие-то деньги оставлены по завещанию? — спросил практичный Кука. — На мраморное надгробие хватит?

Приск не ответил.

Повозка, которую он нанял, чтобы перевезти Кориоллу, Мышку и Флорис назад в Эск, ехала следом за легионерами. Правил повозкой, запряженной мулами, Прим. Приск почти не разговаривал с Кориоллой. После смерти Валенса он все время в мыслях задавал себе один и тот же вопрос: не закончится ли его жизнь так же — в нищете и бездомности, под мечом варвара? Друзья проводят в последний путь, скинутся, поставят надгробие. Вот и весь итог. Вместо вечности — кусок плохо обработанного камня.