— Да что ты сам бормочешь такое! — закричала вдруг Кориолла, вскочив. — Молчи! Не смей! Молчи! Да ты знаешь, как я эту зиму жила? Мне уж все уши прожужжали: умер, погиб, не вернется… В пекарне в долг хлеб не давали, в лавке зерновой хозяин долг записывал, но на прощание всегда щипал либо за локоток, либо за зад. Вонючая сучка эта из лупанария записочки присылала: приходи, как родишь! Вот… — Кориолла примолкла, будто споткнулась, явно пропустив кусок фразы и продолжала: — И на улице всякий наглец считал, что можно сзади ладонью погладить, потому как уже ничья, уже почти ничего не значу… Прим рядом ходил — телом меня заслонял. А потом я и вовсе из дома боялась высунуться. Гай, ох, Гай… тебе этого не понять. Знаешь, что это такое: когда от гордости униженной в душе так все и кипит? И бить по наглым рожам случалось. И ты меня вновь на этот ад оставить хочешь? Да? Только уже не в доме своем, а в комнате съемной?

Приск почувствовал, как щеки его пылают, в горле ком, и сейчас указала бы она: вот этот приставал и щипал, а тот скалил зубы да шептал непристойности — выхватил бы меч да убил.

— Жену всадника никто оскорблять не станет, — сказал глухо.

— О, Гай… — простонала она, уселась вновь на ложе, лицо закрыла руками и вся затряслась — зарыдала.

Он понял, что она не верит. Что вернется — верила — вопреки всем и всему, а вот в то, что всадником вновь станет, что наденет тогу с пурпурной полосой, что сможет служить военным трибуном или префектом, — в это не верила.

— Я клянусь…

— Не клянись, не надо. Просто вернись… — Она замотала головой и вновь закрыла лицо руками. — Я как-нибудь перебьюсь… Как-нибудь.

* * *

На другой день все легионеры «славного контуберния» собрались в лагере в бывшей комнате Валенса — обсудить, что делать дальше. Планов особых ни у кого не было. Да и как планировать жизнь, если грядет новая война?

— Завтра утром пойду и набью морду Клементу, — вдруг сказал Приск.

— Хозяину лавки? — уточнил Малыш.

— Ему, толстому.

— Не надо, — буркнул Малыш. — Я ему всыпал. Еще зимой.

— То-то я его не узнал, когда встретил! — заржал Кука. — Нос на сторону, шепелявит, половины зубов нет.

— Серьезная плата за один шлепок, — заметил Тиресий.

— Теперь Клемент до скончания дней будет зерно нам отпускать в долг, а руки при этом за спину закладывать, — заметил Приск.

— Ну и кого ты еще побил? — спросил Кука.

Малыш глянул исподлобья.

— Так, парочку, для профилактики. Булочника, к примеру.

— А кого не бил?

Малыш задумался.

— Медика не бил.

— Почему?

— Вроде как не за что. И потом, после Клемента рук вроде никто не распускал.

— За зубы боялись, — заметил Кука.

Все засмеялись, Приск улыбнулся. Преувеличивала Кориолла свою беззащитность — было кому за нее заступиться. И всегда будет — пока подле канабы стоит лагерь Пятого Македонского.

Март. 859 года от основания Рима[85]

Дробета

Ранняя весна лишь зашумела талой водой, закричала криком перелетных птиц и тут же загромыхала железом — легионы хлынули на дакийский берег — покорять и убивать. Но прежде долго свершали все положенные обряды. Резали приготовленных в жертву быков — когда Траян сам не приносил жертвы, то поручал сие Адриану, как будто Андриан — не легат легиона Минервы, а раб на бойне, вынужденный изо дня в день резать скотину. Впрочем, ковыряться во внутренностях животных и рассматривать их печенки в поисках благоприятных знамений Траян обязан был сам.

— Еще пара жертвоприношений, — бормотал под нос Адриан так, чтобы никто не слышал, — и нам не придется воевать — боги, обалдев от жертвенного дыма, сделают все за римлян.

Кроме положенных подношений Марсу — бык, овца и свинка — были принесены в жертву еще четыре быка — Траян ждал особого знака богов, а не просто обещания победы.

Но вот, наконец, боги насытились жертвенной кровью, надышались дымом с воздвигнутых в их честь алтарей, дали знак, понятный Траяну. Только тогда римская армия отправилась в поход — хлынула четырьмя потоками на северный берег.[86]Основная армия переправлялась по мосту Аполлодора. Один поток тут же двинулся вверх по течению реки Рабо, к лагерю в Бумбешти, второй — знакомым путем через Берзобис и Тибуск к перевалу Тапае, третий — карабкался к перевалу Боуты вдоль течения Алуты. И, наконец, четвертый охватывал Дакию с востока, это шла под командованием Лузия Квиета нумидийская конница, сначала на Пироборидаву, а дальше — на разрушенный в предыдущую кампанию Апул.

Для Второй Дакийской войны Траян собрал армию даже большую, чем для Первой.[87]Особенно много было в армии соединений из отдаленных частей империи. Они в легионах образовывали отдельные «этнические» части — от ста с небольшим до тысячи человек, этакие племенные островки.

— Салат из разного цвета капусты, — называл их Кука.

Набраны были и симмахиарии — тоже в большом количестве, особенно из германцев — их задача была послужить живой защитой для легионеров в кровопролитных сражениях, мясом для дакийских фальксов. Симмахиариев вербовали только на время войны — за службу им не полагалось гражданства, и воевали они за золото, и были, кажется, самыми бесшабашными вояками во всей римской армии.

* * *

Давний соперник Адриана Сервиан вел армию вверх по реке Рабо. Это был самый короткий путь к сердцу Дакии, но не самый простой. У перевала Вылкан дорога петляла, в любом ее извиве, скрытом подступающим вплотную густым лесом, могли затаиться даки. Это место будто нарочно было создано для ловушки. Разведчики донесли — впереди засада. Да только как податься назад, коли дорога узка, и колонне не развернуться?

На перевале даки пошли в бой с такой яростью, будто вся судьба войны и их царства зависели от того, пропустят они римлян вглубь своей страны — или остановят. Им удалось не просто преградить движение авангарду, но и повернуть римскую армию вспять, легионеры и ауксиларии попятились, отступили, бросив часть обоза, основные силы заперлись в лагере в Бумбешти. Лагерь был небольшой, целую армию вместить не мог, так что легионеры сражались у стен крепости. Поначалу казалось, что даки возьмут лагерь, — но сил не хватило. Не было у них машин, а те, что дакам все же удалось захватить в римском обозе, сразу не удалось приспособить к бою: фабры успели срезать тяжи, прежде чем бросить обоз. Две-три самодельные лестницы мало чем подсобили нападавшим — легионеры их сбросили со стен без труда. Перестроившись, римские когорты вышли из лагеря и ударили на даков. Волна осаждавших отхлынула, окрасив кровью камни вокруг Бумбешти и оставив недвижные тела у стены.