твоим отцом инспирировали на моем полигоне прокурорскую проверку, я бы и сам его по косточкам разметал и сожрал. Но я свое слово держу. А по поводу другого мальчишки и его сестры, ты сама виновата, — продолжал он, переходя к ведерку сваренных со специями мидий и тигровым креветкам. — Трудно было в их доме иголку найти?

— Я искала, — подняв опухшие от слез глаза, всхлипнула Василиса. — Той, которую ты мне описал, там не было!

— Ну да, конечно, так я и поверил! — картинно закатил глаза Константин Щаславович. — Не смогла отличить среди прочих черную иглу с резным ушком и черепом. Да ты, небось, один разок глянула для вида, а потом вместо того, чтобы везде все внимательно посмотреть, со своим сосунком лизалась и рубище ткала.

— Да как с кем я могла «лизаться», когда ты морок навел, чтобы я не смогла добудиться? — обиделась Василиса. — Боялся, что Иван жаркими поцелуями заклятье с меня снимет.

— Да у кого ты там жаркие поцелуи нашла? — презрительно скривился Бессмертный. — Впрочем, вам, русалкам, как рыбам и лягушкам хладнокровным, даже нагретое солнцем полено уже теплым кажется. Ну ничего, я его пыл остудил.

— Было бы чем хвалиться, — меняя тарелки под горячее, всхлипнула Василиса.

— А что мне еще остается делать? — все больше распаляясь, сурово глянул на нее Константин Щаславович. — Обложили, понимаешь ли, со всех сторон! Иглу потеряли, меч-кладенец снова выковали. Скольких жар-птиц я сгубил зазря, сколько сил на поиски истратил! Я, когда эту твою Машку у нас на корпоративе еще той осенью увидел, сразу понял, кто она, начал справки наводить. Как про бабушку-летчицу выяснил, так все и сошлось: и как сиротой осталась, и что в детдоме росла, а потом во время войны замуж за такого же летуна вышла.

— Но про иголку-то ты так ничего и не узнал. Небось в детдоме и потеряли, — кивнула головой Василиса. — Тебе даже Пряхи об этом сказали.

— Так мне Пряхи правду всю и скажут! Они, как и мои сестрицы, лишь свой интерес блюдут.

— Ну ты же не отдал им глаз, — пожала плечами Василиса.

— Хватит с них и того, который пожертвовал Один, — махнул рукой Константин Щаславович. — Дура ты, девка, как есть дура! — покачал он головой, снова возвращаясь к теме разговора. — Нашла бы иголку, освободилась от всех клятв. Думаешь, легко мне с силой горнего мира управляться?

Он сослался на какие-то дела, связанные с полигоном, и развеялся, переходя в Явь, а я застыла, точно громом пораженная, от сознания того, что все это время носила его смерть с собой. Про иголку, которую отчистил от коррозии Иван, я всегда знала, что досталась она бабушке как единственная память о семье, сохраненная в годы войны и разрухи, переданная нам. Я еще удивлялась, зачем швейной иголке булавочная головка, которая при этом совершено не мешала во время шитья. Если б Василиса мне хоть раньше намекнула, если б я смогла еще до начала пути осознать свой дар! Не просто так руководитель студенческого хора доверил мне роль Жар-птицы.

Но что теперь говорить? Иголка вместе с живой и мертвой водой осталась лежать среди наших вещей возле заветного дуба, а для меня и Василисы путь туда навсегда заказан. Да и непонятно, можно ли теперь подруге открыться? Получается, она попала в наш дом тоже с ведома грозного владыки Нави?

Василиса собрала со стола объедки и отправилась кормить немертвых, а возле моей клетки появился Никита. За время путешествия в Ирий и последующих драматических событий я о нем совершенно забыла, а он успел сменить халат на черную куртку охранника и такие же форменные заправленные в берцы штаны.

Логотип на форме я не разглядывала, поскольку мое сердце забилось безумной надеждой. Хотя в прошлую встречу он повел себя как инфантильный маменькин сыночек, он все-таки признавался мне в любви, делал предложение. Он же сам говорил, что хотел бы выбраться из Нави. Так неужели он упустит свой шанс?

— Тебя освободили? — едва мне удалось привлечь его внимание, торопливо спросила я.

Все-таки хорошо, что я осталась хотя и в клетке, но в человеческом виде. Жар-птице объясниться было бы труднее. Выглядела я, конечно, отнюдь не небесным созданием, которое Никита с удовольствием носил на руках. И встреча с клювами сторожевых жар-птиц красы мне не прибавила. Именно такую ироничную оценку я прочитала в его взгляде, но не стала обижаться. Ведь речь шла о жизни и смерти.

— Как видишь! — повел он соболиной бровью, картинно, как в дни свиданий, поигрывая бицухой.

— Ты можешь выйти из башни? — спросила я, чувствуя, как бешено колотящееся сердце взлетает куда-то к горлу.

— Это еще зачем?

— Чтобы отыскать на пустоши Леву. Если он все еще жив, он знает, как найти Ивана, и сможет вывести тебя в наш мир.

— Ну, допустим, я сделаю это, — кивнул круглой головой Никита. — А что мне с этого будет? Ты-то все равно останешься тут. И Василиса тоже. Против Константина Щаславовича я не пойду и другим не посоветую.

— Увидишь маму и папу, — брякнула я, понимая, что разговор заходит не туда.

— Я и так могу это сделать в любой момент, — осклабился Никита. — Просто не больно-то мне это сейчас надо. Мне Бессмертный работу предложил, — сообщил он с гордостью. — Сказал, если я буду хорошо вас с Василисой сторожить, он меня в охрану к себе возьмет. Чем не служба?

— Но ты ж на историка учился, реконструкцией увлекался, доспехи на себя примерял, — увещевала я его, пытаясь докричаться до мужественного образа отважного витязя, который, похоже, всегда существовал лишь в моем воображении.

— А кто сказал, будто новая работа мне помешает? — недобро усмехнулся Никита. — Археология больших денег не приносит. Трои и Аркаимы все раскопаны, аутентичные доспехи дорогие, зараза. Не самому же их ковать. А Леву твоего с Иваном я бы не стал спасать, даже если бы ради этого не пришлось рисковать встречей с немертвыми! — продолжал он, приближая лицо к моей клетке с таким расчетом, чтобы я не смогла вцепиться в него ногтями, хотя магическая преграда защищала лучше частой решетки и оргстекла. — Твой брат называл меня химиком и постоянно насмехался надо мной. А Леве этому блаженному уже за то, как он на тебя смотрел, я раз десять хотел по роже вмазать! Просил я тебя по-хорошему дома остаться, но ты ж у нас умнее всех! Раз тебе дороже два дурака, которые без Царя в голове на рожон поперлись, — сиди в клетке!

Я слушала эту совершенно искреннюю речь и понимала, что ничего не знала